Нам нужно поговорить о Кевине

Надеюсь, я пересказываю хронологию этих событий не настолько бесстрастно, чтобы показаться черствой. Просто дело в том, что факты всегда больше, четче и ярче, чем любое горе. Я просто повторяю последовательность событий так, как ее восстановил «Ньюсуик».

Однако, механически повторяя то, что я прочла в этом номере журнала, я не притворяюсь, будто у меня случилось какое-то особенное понимание того, что творилось в голове у Кевина – в той единственной чужой стране, на территорию которой мне меньше всего хотелось ступать. То, каким Джошуа и Соуэто описывали выражение лица нашего сына, стоявшего наверху, тоже отталкивается от репортажа о подобных событиях. Дети из Колумбайна, например, были похожи на маньяков со стеклянным взглядом и безумными ухмылками. В противоположность им Кевина описывали как «сосредоточенного» и с «каменным лицом». Но ведь он всегда так выглядел на площадке для стрельбы – да и не только там, если задуматься; он словно сам превращался в стрелу, и в этом перевоплощении находил то чувство цели, которого так сильно недоставало его флегматичной личности, которой он был в повседневной жизни.

Однако я размышляла о том, что для большинства из нас существует жесткий и непреодолимый барьер между самой умозрительно изощренной порочностью и ее воплощением в реальной жизни. Это та же непробиваемая стальная стена, которая возникает между ножом и моим запястьем даже в те моменты, когда я совершенно безутешна. Так как же смог Кевин поднять этот арбалет, направить его в грудь Лоры и потом на самом деле, в реальном месте и времени нажать на спуск? Могу лишь предположить, что он обнаружил то, чего я никогда не желаю узнавать. Что барьера нет. Что так же, как мои поездки за границу или как этот бредовый план с велосипедными замками и приглашениями на школьных бланках, само нажатие на спуск можно разбить на ряд простых составных частей. Может быть, нажать на курок или выстрелить из лука не представляет собой ничего более сверхъестественного, чем протянуть руку и взять стакан воды. Я боюсь, что пересечение границы «немыслимого» окажется усилием не более атлетическим, чем то, которое требуется, чтобы шагнуть через порог обычной комнаты. И в этом, если угодно, и заключается трюк. В этом и есть секрет. Как всегда, секрет в том, что никакого секрета нет. Должно быть, он был почти готов похихикать, хоть это и не в его стиле; а те, из Колумбайна, и в самом деле хихикали. А как только ты обнаруживаешь, что ничто не может тебя остановить – что этот барьер, каким бы непреодолимым он ни казался, находится только в твоей голове, – становится возможным перешагивать через порог туда-сюда, выстрел за выстрелом, как будто какой-нибудь не внушающий страха слизняк прочертил на ковре линию, за которую тебе нельзя заступать, и ты дразнишь его, переступая через нее туда и обратно в насмешливом танце.

И все же больше всего меня терзает последняя часть. У меня нет метафор, которые могли бы нам помочь.

Кажется чем-то из ряда вон выходящим, что никто не отреагировал на крики о помощи; однако спортзал изолирован от других помещений, и те, кто еще оставался в школе, позже признали, что слышали крики и вопли, но по понятным причинам предположили, что в зале проходит какое-то шумное и захватывающее спортивное мероприятие. Не было красноречивого треска огнестрельного оружия. А самым очевидным объяснением отсутствия тревоги является то, что, хоть на рассказ об этом и потребовалось некоторое время, само это столпотворение длилось не более десяти минут. Однако, если Кевин вошел в некое измененное состояние сознания, то для него то событие было гораздо более продолжительным.