Нам нужно поговорить о Кевине

– Я только хотела тебя спросить… – начала я и облизнула губы. Ты сочтешь это странным, Франклин, но я ни разу не задавала ему этот вопрос. Не знаю почему; может быть, я не хотела, чтобы он оскорбил меня всей этой чушью про запрыгивание в экран.

– Прошло два года, – продолжила я. – Я скучаю по твоему отцу, Кевин. Я все еще разговариваю с ним. Я даже пишу ему, представляешь. Я пишу ему письма. И теперь они лежат огромной кучей у меня на столе, потому что я не знаю его адреса. И по твоей сестре я тоже скучаю… ужасно скучаю. И так много других семей до сих пор в такой печали. Я понимаю, что журналисты, и психотерапевты, и другие заключенные все время тебя об этом спрашивают. Но ты никогда не говорил мне. Поэтому, пожалуйста, посмотри мне в глаза. Ты убил одиннадцать человек. Моего мужа. Мою дочь. Посмотри мне в глаза и скажи почему.

В отличие от того дня, когда он повернулся и посмотрел на меня ярко блестящими зрачками через стекло полицейской машины, сегодня Кевин с большим трудом встретился со мной взглядом. Он то и дело моргал, и зрительный контакт все время прерывался, когда он резко отводил взгляд и смотрел на ярко раскрашенную бетонную стену. Наконец, он сдался и посмотрел мне в лицо, но не в глаза, а чуть в сторону.

– Когда-то я думал, что знаю, – сказал он угрюмо. – Теперь я не так в этом уверен.

Без раздумий я протянула руку через стол и схватила его руку. Он ее не отнял.

– Спасибо, – сказала я.

Моя благодарность выглядит странной? По правде говоря, я не имела никакого представления о том, какой ответ мне нужен. Разумеется, меня не интересовало объяснение, которое сведет неописуемую чудовищность того, что он совершил, к банальному социологическому афоризму про «отчужденность» из журнала «Таймс» или к дешевой психологической концепции вроде «расстройства привязанностей», которую его консультанты вечно повторяли в Клэвераке. Поэтому я была поражена, обнаружив, что он знал свой ответ наизусть. Для Кевина прогресс был деконструкцией[299]. Он начнет измерять собственную глубину, сперва обнаружив, что сам он с трудом поддается пониманию.

Когда он наконец отнял свою руку, то сунул ее в карман комбинезона.

– Слушай, – сказал он. – Я кое-что для тебя сделал. Это… ну… что-то вроде подарка.

Когда он вытащил из кармана прямоугольную коробочку из темного дерева длиной сантиметров двенадцать, я извинилась:

– Я знаю, что у тебя скоро день рождения. Я не забыла. Я принесу твой подарок в следующий раз.

– Не трудись, – сказал он, полируя смазанное маслом дерево кусочком туалетной бумаги. – Его бы тут все равно сперли.

Он осторожно пододвинул коробочку ко мне через стол, держа поверх нее два пальца. Оказалось, что она не совсем прямоугольная, а в форме гроба, с петлями с одной стороны и крошечными латунными крючками с другой. Должно быть, он изготовил ее в цеху. Эта ужасная форма, конечно, была типична для него. Однако сам жест меня тронул, и качество работы было на удивление прекрасным. В прежние дни он пару раз дарил мне подарки на Рождество, но я всегда знала, что покупал их ты; и он ни разу ничего мне не дарил, находясь в заключении.

– Очень красиво сделано, – искренне сказала я. – Это для украшений?

Я протянула руку к коробочке, он крепко держал ее пальцами.

– Нет! – резко сказал он. – То есть пожалуйста. Делай что хочешь. Но не открывай.

Ох. Инстинктивно я отпрянула. В своем более раннем воплощении Кевин мог бы изготовить тот же самый «подарок» и в насмешку обить его изнутри розовым атласом. Но он небрежно разжал бы руку и подавил бы скверную улыбочку, пока я в простодушном ожидании откидывала бы эти крючочки. Сегодня же именно его предупреждение – не открывай! – возможно, составило самую большую ценность предназначенного мне подарка.

– Понятно, – сказала я. – Я думала, что это для тебя одна из самых ценных вещей. С чего ты вдруг решил от него отказаться?

Я покраснела, я была несколько шокирована, и по правде говоря, немного напугана, и потому мой тон был язвительным.

– Ну, рано или поздно какой-нибудь болван стянул бы его, и им бы попользовались для какого-нибудь идиотского розыгрыша – ну, знаешь, сунули бы его кому-нибудь в суп. И потом… Это как будто… она вроде как смотрит на меня все время. Это становится жутким.

– Она смотрит на тебя, Кевин. И твой отец тоже. Каждый день.

Глядя в стол, он подтолкнул коробочку чуть ближе ко мне и убрал руку.

– В общем, я подумал, что, может, ты заберешь его и, ну, может быть, ты могла бы, ну ты понимаешь…

– Похоронить его, – закончила за него я.

Я чувствовала тяжесть. Это была чудовищная просьба, потому что вместе с изготовленным его руками темным деревянным гробом я должна была похоронить много чего еще.