Нам нужно поговорить о Кевине

И все же его адвокат обнаружил ряд убедительных экспертов, которые рассказали о тревожных медицинских случаях. Типичной была история про то, как упавший духом, но уравновешенный человек пятидесяти с небольшим лет начинает пить прозак, испытывает резкое изменение личности в сторону паранойи и деменции, расстреливает всю свою семью, а потом и себя. Интересно, цеплялся ли ты когда-нибудь за фармацевтическую соломинку? Считал ли, что наш хороший сын был лишь одним из тех немногих несчастных, у кого случилась обратная реакция на антидепрессант, и вместо того, чтобы облегчить его бремя, этот препарат погрузил его во тьму? Потому что сама я действительно некоторое время пыталась в это поверить, особенно во время суда над Кевином.

Несмотря на то, что эта линия защиты не помогла ему ни полностью избежать наказания, ни отправиться под надзор психиатров, как это планировалось, приговор, вынесенный Кевину, возможно, оказался чуть более мягким из-за поднятых его адвокатом сомнений в стабильности его психики на химическом уровне. После слушания, на котором объявили приговор – семь лет тюремного заключения, – я поблагодарила его адвоката, Джона Годдарда, когда мы вышли из здания суда. По правде говоря, в тот момент я не чувствовала себя особенно благодарной – никогда еще семь лет не казались мне таким коротким сроком – но я очень ценила то, что Джон сделал все, что мог, в такой неприятной работе. Пытаясь придумать, чем бы таким значительным восхититься, я похвалила его изобретательный подход к делу. Я сказала, что никогда прежде не слышала о заявлениях по поводу психотического влияния прозака на пациентов, иначе никогда бы не позволила Кевину его принимать.

– О, не благодарите меня, скажите спасибо Кевину, – непринужденно сказал Джон. – Я тоже никогда об этом не слышал. Весь этот подход был его идеей.

– Но… У него ведь не было доступа к библиотеке, так ведь?

– Нет, только не во время предварительного заключения до суда. – Минуту он смотрел на меня с подлинным сочувствием. – Честно говоря, мне даже пальцем пошевелить не пришлось. Он знал все упоминания. Даже имена и место жительства всех свидетелей-экспертов. У вас очень умный мальчик, Ева.

Но сказал он это не радостным тоном. Подавленным.

Что же касается второго случая – касательно того, как живут в той далекой стране, где пятнадцатилетние убивают своих одноклассников, – я умолчала о нем не потому, что думала, что ты будешь не в состоянии это вынести. Я просто сама не хотела об этом думать или подвергать этому тебя, хотя до сегодняшнего дня я жила в постоянном страхе, что данный эпизод повторится.

Это произошло, наверное, через три месяца после того четверга. Кевина уже судили и приговорили, а я недавно внесла в свой рутинный распорядок эти механические субботние визиты в Чатем. Мы еще не научились говорить друг с другом, и время мучительно тянулось. В те дни самодовольство с его стороны доходило до того, что мои визиты – это жульничество, что он страшится моего прихода и радуется, когда я ухожу, и что настоящая его семья там, в тюрьме, среди почитающих его горячих сторонников. Когда я сообщила ему, что Мэри Вулфорд только что подала иск, меня удивило, что он не выглядел довольным – казалось, это его еще больше рассердило; как он позже возразит, с чего бы мне должны достаться все почести? Так что я сказала: прекрасное приветствие, не так ли – после того как я потеряла мужа и дочь, получить еще и судебный иск. Он проворчал что-то насчет того, что я себя жалею.

– А ты нет? – спросила я. – Разве тебе меня не жаль?

Он пожал плечами.

– Ты выбралась из этого целой и невредимой, так? Ни единой царапины.

– Правда? – сказала я. – И почему же?

– Когда устраивают шоу, не стреляют в зрителей, – сказал он ровным голосом, перекатывая что-то в правой руке.

– Ты хочешь сказать, оставить меня в живых было лучшей местью. – Мы уже давно прошли тему «месть-за-что».

Я в тот момент была не в состоянии больше говорить о чем-то касающемся того четверга и уже собиралась прибегнуть к старому «хорошо ли тебя кормят», когда мой взгляд снова привлек предмет, который он катал в руках, ритмично ощупывая его пальцами, словно четки. Честное слово, я просто хотела сменить тему разговора, мне плевать было, что там у него за игрушка – хотя, если я и приняла его ерзанье за признак морального дискомфорта в присутствии женщины, чью семью он убил, это было прискорбное заблуждение.

– Что это? – спросила я. – Что там у тебя?

С лукавой улыбочкой он раскрыл ладонь, демонстрируя свой талисман, как маленький мальчик с робкой гордостью показывает свой драгоценный стеклянный шарик для игр. Я встала так резко, что мой стул со стуком упал на пол за моей спиной. Нечасто бывает такое, что ты смотришь на предмет, а он в ответ смотрит на тебя.

– Не смей больше никогда его доставать, – хрипло сказала я. – Если ты это сделаешь, я больше никогда сюда не приду. Никогда. Ты меня слышишь?