Нам нужно поговорить о Кевине

Поэтому на один смертоносный миг это самонадеянное убеждение – то, что ты хотел видеть – фатальным образом вклинилось в реальность. Возможно, твой мозг даже смог перестроить картинку и перемешать саундтрек: Селия, хорошенькая стойкая Селия, дорогая жизнерадостная Селия, в очередной раз смирилась со своей инвалидностью и радостно потряхивает прекрасными золотистыми волосами на весеннем ветерке. Она не кричит, она смеется. Она визжит от смеха. Единственная причина, по которой всегда готовая помочь Пятница Кевина может стоять прямо перед мишенью, – это для того, чтобы преданно собирать упавшие стрелы своего брата; ах, Франклин, и ведь собирала бы! А что касается твоего красавца-сына, то он занимается стрельбой из лука уже шесть лет. Его тщательным образом инструктировали хорошо оплачиваемые профессионалы, и он в высшей степени ответственно относится к безопасности. Он ни за что не стал бы направлять заряженный арбалет в голову другого человека, и уж тем более в голову своего отца.

Наверняка солнечный свет сыграл с тобой визуальную шутку. Он просто машет поднятой рукой. Должно быть, он надеется – он ведь, в конце концов, подросток – извиниться за то, что набросился на тебя за завтраком со всем этим резким, безобразным отрицанием всего, что его отец старался для него делать. Ему на самом деле интересно, как работает фотоаппарат Canon, и он надеется, что в следующий раз ты объяснишь ему, что такое положения диафрагмы. На самом деле он глубоко восхищается предприимчивостью своего отца, который ухватился за такую причудливую профессию, позволяющую такую творческую свободу и независимость. Просто для мальчика-подростка подобное неловко. Они в этом возрасте хотят конкурировать. Они хотят бросить тебе вызов. И все же мальчик сейчас чувствует себя ужасно из-за того, что позволил себе наговорить. Этот приступ враждебности был полной ложью. Он ценит все эти поездки на поля сражений Гражданской войны, пускай хотя бы потому, что война – это такая штука, которую могут понять только мужчины в компании других мужчин, и он до фига чего узнал в музеях. Иногда по вечерам, сидя у себя в комнате, он достает осенние листья, которые вы вдвоем собирали в родовом поместье Теодора Рузвельта и которые разложили между страниц Энциклопедии «Британника» в прошлом году. Он видит, что их цвета начинают тускнеть, и это напоминает ему о смертности всего живого, но особенно о смертности собственного отца, и он плачет. Плачет. Ты никогда этого не увидишь; он никогда тебе об этом не расскажет. Но ему и не нужно этого делать. Видишь? Как он машет? Он машет тебе, чтобы ты принес фотоаппарат. Он передумал, и за те пять минут, что еще остались у него до школьного автобуса, он хочет, чтобы ты все-таки сделал несколько снимков – чтобы начать фотогалерею для фойе, «Храброе Сердце из Палисейд».

Этот мастерский ремейк, наверное, длился не больше пары секунд, прежде чем разрушиться, подобно тому как вздуваются и тают морозные узоры на стекле под горячей проекционной лампой. Но все же он длился достаточно долго для того, чтобы Кевин послал свою первую калечащую стрелу – возможно, ту, которую я обнаружила вонзившейся под углом в твое горло и торчащей сзади из твоей шеи. Должно быть, она разрубила артерию: в свете прожекторов трава вокруг твоей головы казалась черной. Три других стрелы – одна застряла в ложбинке между грудными мышцами, куда я любила класть голову; вторая крепко засела в волокнах мышц твоей широкой от прыжков со скакалкой голени; третья торчала в паху, доставляемые которым удовольствия мы так недавно заново открыли вместе, – все они были лишь страховочными штрихами, как несколько дополнительных колышков, вбитых по краям хорошо поставленной палатки.

И все равно я поражаюсь, как настойчиво ты пытался добраться до гребня этой насыпи – хрипя, начиная захлебываться собственной кровью. Не то чтобы ты ее не любил; но ты ведь, наверное, с первого взгляда понял, что было слишком поздно спасать Селию. То, что она больше не кричала, являлось плохим знаком. А что до спасения самого себя, то может быть, это было не в твоей природе. Застывшее в ярком свете прожекторов, заострившееся от тени, которую отбрасывало древко стрелы в твоей шее, твое лицо… оно выражало такое разочарование.

Ева

8 апреля 2001 года

Любимый мой Франклин,