Нам нужно поговорить о Кевине

– Простите, – объяснила я, – но я желаю им удачи. Я пыталась наказать Кевина на протяжении большей части этих шестнадцати лет. Ничто из того, чего я его лишала, изначально не имело для него никакой ценности. Что станет делать нью-йоркская система отправления правосудия в отношении несовершеннолетних? Отправит его сидеть в своей комнате? Я пробовала. Он ничем особо не пользовался ни в своей комнате, ни за ее пределами – так какая ему разница? И вряд ли им удастся его пристыдить. Можно подвергнуть муке лишь того, у кого есть совесть. Можно наказать лишь того, у кого есть надежды, которые могут оказаться обманутыми, или привязанности, которые возможно разорвать; того, кому важно, что о нем думают. По-настоящему можно наказать лишь тех людей, которые уже хоть немножко хорошие.

– По крайней мере, можно не дать ему причинить вред кому-то еще, – сдался твой отец.

Дефектный товар возвращают производителю и отзывают из продажи. Я вызывающе сказала:

– Ну, сейчас ведется кампания за то, чтобы судить его как взрослого и приговорить к смертной казни.

– Что ты чувствуешь по этому поводу? – спросила твоя мать.

Ну надо же! Твои родители раньше спрашивали меня, станет ли «Крыло Надежды» акционерной компанией; они спрашивали меня, правда ли отпариватель гладит брюки так же хорошо, как утюг; но они никогда не спрашивали, что я чувствую.

– Кевин не взрослый. Но разве он изменится, когда им станет? (Технически они, может, и отличаются друг от друга, но «убийство на работе» – это на самом деле лишь повзрослевшая «стрельба в школе».) – Честно говоря, бывают дни… – я мрачно посмотрела в окно эркера, – когда мне хотелось бы, чтобы его приговорили к смерти. Чтобы покончить со всем этим. Но последнее может оказаться освобождением от ответственности меня самой.

– Но ты ведь не винишь себя, дорогая?! – воскликнула твоя мать, хотя и нервно: если я и виню себя, то она не желает об этом слышать.

– Он никогда мне особо не нравился, Глэдис. – Я посмотрела ей прямо в глаза, как мать матери. – Я понимаю, что это обычное дело, когда родители сурово говорят своему ребенку: я люблю тебя, но ты не всегда мне нравишься. Но что это за любовь? Мне кажется, она сводится вот к чему: я не забываю о тебе – ты по-прежнему можешь ранить мои чувства, – но я не выношу, когда ты рядом. Кто захочет, чтобы его любили вот так? Если бы у меня был выбор, я бы отказалась от глубоких кровных уз и удовольствовалась бы тем, что я нравлюсь. Я иногда задаюсь вопросом: а не растрогало ли бы меня больше, если бы моя собственная мать обняла бы меня и сказала: «Ты мне нравишься». Я спрашиваю себя: а не важнее ли просто наслаждаться обществом своего ребенка?

Я смутила их. Более того, я сделала именно то, против чего Харви меня уже предостерегал. Позже их обоих будут допрашивать под присягой, и они дословно передадут полиции обрывки этой убийственной маленькой речи. Не думаю, что твои родители желали мне зла, но они были добропорядочными гражданами Новой Англии, и я не дала им никакого повода меня защищать. Думаю, я и не хотела, чтобы они это делали.

Когда я засобиралась уходить, поставив на стол свой совершенно остывший чай, было видно, что они оба испытывают облегчение, но при этом отчаянно поглядывают друг на друга. Должно быть, они отдавали себе отчет в том, что эти наши уютные беседы за чашкой чая станут редкими; и может быть, поздно вечером, не в силах уснуть, они задумаются о вопросах, которые могли бы мне задать. Конечно, они проявили сердечность, пригласив меня приезжать к ним в любое время. Твоя мать уверяла, что, несмотря ни на что, они по-прежнему считают меня частью семьи. Эта всеохватность показалась мне менее щедрой, чем могла бы показаться шесть недель назад. В то время перспектива быть включенной в любую семью была так же привлекательна, как перспектива застрять в лифте между этажами.

– Еще кое-что, – твой отец коснулся моей руки у дверей и задал мне вопрос, которого избегал всю свою жизнь: – Ты понимаешь почему?

Боюсь, что мой ответ лишь излечил его от желания задавать подобные вопросы, потому что очень часто оказывается, что полученные ответы не приносят удовлетворения.

С Новым годом, мой дорогой,

Ева

6 января 2001 года

Дорогой Франклин,

коллегия выборщиков только что подтвердила, что у нас будет президент-республиканец, и ты наверняка этому рад. Однако, несмотря на твою позу сексиста, ура-патриота и ретрограда, в роли отца ты был добрым либералом и относился к телесным наказаниям и не провоцирующим насилие игрушкам так серьезно и придирчиво, как того требовали времена. Я не насмехаюсь. Мне просто интересно: возвращаешься ли и ты мысленно к этим предосторожностям и размышляешь ли, когда и что мы сделали не так.

Мой собственный обзор воспитания Кевина происходил при помощи ученых адвокатских умов.