Нам здесь не место

Я перевожу взгляд на Крошку. Ее глаза закрыты. Чико рядом с ней тоже спит, свернувшись калачиком и по-прежнему держа ее за руку. И тут я замечаю мужчину, который обнимает за плечи женщину. Он смотрит на меня тяжелым взглядом: мол, не думай даже связываться со мной или с моей подружкой. Такой может меня легко прожевать и косточки выплюнуть.

Я открываю плеер и переворачиваю кассету.

«Esta aqui es muy buena[18], Консуэло. Чертовски круто, детка».

Я снова смотрю в небо, которое с каждой секундой полыхает все ярче, такое красивое, что под ним рассеиваются все сомнения и мысли о том, что мы можем не добраться до Штатов.

Мы едем к Икстепеку, и я полностью сосредотачиваюсь на насыщенном красном цвете, который там, в небесах, совсем не напоминает мне о крови. Я наблюдаю, как небо темнеет, переходит от багрянца к глубокому индиго.

Наблюдаю, как яркие цвета исчезают и ночь вступает в свои права.

Крошка

Черный бархат ночного неба усеян маленькими звездочками.

Мы притихли, сгорбились и жмемся друг к другу на ветру.

Нас так много, что каждый поворот, каждый легчайший толчок состава заставляет тех, кто сидит с краю, отодвигаться к центру, чтобы не упасть, и теснить остальных. Это происходит каждые несколько минут, и я ощущаю, как жмутся друг к другу тела, как учащается биение сердец.

Глядя в небо, Чико водит пальцем, мысленно соединяя звезды между собой. Он проделывает это снова и снова, пока мы с грохотом несемся вперед.

Поезд не сбавляет скорости. Мои руки и ноги ноют от долгого сидения и необходимости держаться за крышу вагона. Голова нестерпимо чешется, глаза жжет от резкого ветра, пыли и грязи.

Вагоны Ля Бестии слегка сдвигаются относительно Друг друга, состав извивается, визжит и воет, словно банши[19], и Чико крепче вцепляется в меня. Потом состав выравнивается и начинает убаюкивать нас, покачиваясь и ритмично стуча колесами о рельсы. Тогда Чико ослабляет свою хватку.

— С тобой все нормально?

Он кивает, но виду него ужасно напуганный. Глубоко вздохнув, он снова смотрит в небо и водит пальцем, соединяя звезды между собой. По-моему, загадывает желание на каждую из них.

Сама я загляделась на мелкую звездную пыль, а не на самые яркие или крупные светила. На те звездочки, до которых никому нет дела, которые не притягивают ничьих взглядов, на которые никто не загадывает желаний.

Если бы они могли их исполнять, о чем бы я попросила? С чего бы начала? Что изменила?

Может, начать надо прямо с момента рождения? Или с его места? С того, что я родилась девчонкой, а не парнем? Бедной, а не богатой? С того, что отец ушел и не вернулся? Или лучше, начинать с появления Рэя? С момента, когда я подняла голову к солнцу и Рэй меня увидел? Когда он залез ко мне в окно? Когда мой ребенок был всего лишь крошечным созвездием внутри меня? Когда я выбросилась Из автобуса, надеясь, что это оборвет чью-то жизнь, неважно, мою или младенца? Тогда стояла ужасная жара, поэтому я, возможно, была не в себе.

Мне даже в голову не пришло обратиться к Летиции. Да я и не думала ничего с собой сделать, пока не увидела, как мимо едет переполненный автобус с торчащими из окон руками пассажиров и давным-давно снятыми, чтобы можно было быстрее входить и выходить, дверьми.

Я хранила свою тайну полгода. Все эти полгода Рэй не переставал искать встреч со мной. В то утро он тоже нашел меня, когда я шла по рынку вдоль рядов с помидорами, зеленым перцем и баклажанами. Он улыбнулся своей ужасной улыбкой. Потом я увидела, как он поджидает меня у моего дома. Я не могла больше выносить его запаха. Он наполнял воздух, мою комнату, этот запах серы, гнили и зла, который преследовал меня с нашей самой первой встречи.

Когда Рэй ушел, я покинула дом и принялась бродить по нашему баррио, взбираясь на пригорки и скалы. Я все шла и шла, и мне хотелось, чтобы тело наконец отказало. А потом вдруг появился тот автобус. Водитель остановился, когда я подняла руку, и дал мне возможность забраться внутрь. В автобусе было ужасно тесно, он был до отказа набит людьми. День был очень жаркий, и запах Рэя повсюду преследовал меня. «Вы чувствуете, как пахнет?» — хотелось мне спросить у пассажиров. Но их лица были такими апатичными, обожженными солнцем, усталыми и лоснящимися от пота.

«Может, я умерла и еду в ад. Может, это и есть ад», — подумала я тогда. А потом испугалась, что баррио, где я выросла, где у меня родня и где я еду в этом белом автобусе, — это и есть ад. И я почувствовала, что мне нужно выйти, сбежать. И тогда я высунулась из дверного проема и отпустила руки. Но сейчас, на этом набитом людьми поезде, я держусь.

Я еду и надеюсь, бесконечно, часами глядя в небо, пока звезды над головой не расплываются и не начинают вращаться, как в калейдоскопе. Пока мне не начинает казаться, что я нахожусь вне собственного тела, хотя отчасти так оно и есть.