Намек. Архивный шифр

Ещё Николай заметил, что тон отрывка, с которым он сейчас ознакомился, сильно отличался от настроения всех прочитанных им прежде глав романа. Или почудилось? Десять лет прошло. Бродов не поленился и перечёл те страницы, где мастер ложи уже в середине двадцатых рассуждает о советском строительстве. Не почудилось. Совсем другие интонации: описывая мысли и чувства своего героя над фундаментом будущего здания «Известий ВЦИК», автор полон энтузиазма, спокойной уверенности в грядущих свершениях… Что-то случилось. Что-то произошло, и Саша написал диалог архивиста с мастером ложи под свежим впечатлением от происшествия. Нечто сильно встревожило его.

Сашу, увы, не воскресить, но не настала ли пора всерьёз разобраться, что вымысел, а что правда в истории, которую он не успел окончить? Хотя бы попытаться. Это вполне может принести пользу. За вымыслами Кенича стояли архивные документы. Материалы по масонскому мистицизму — русскому и зарубежному — для специалистов подразделения Бродова собирают, реферируют. Изыскания журналиста Кенича — вполне в русле.

Подравнивая тонкую стопочку листов, чтобы снова сложить их в конверт, Николай заметил, что оборотная сторона одной машинописной страницы была также вся заполнена текстом, отпечатанным на машинке, но размашисто перечёркнутым. Для архивиста не существует перечёркиваний, и Николай прочёл:

«— Где вы живёте в Москве? — спросил меня худощавый мужчина в форме.

Фуражка с синим верхом и краповой тульей — ни с чем не спутаешь! Гордо светится на фуражке наша красная звезда. Десять лет уже живём мы под красным знаменем, под красной этой, сияющей чистым светом звездой, а всё не привыкну. Вижу её — маленькую, яркую — на военной фуражке, на груди орденоносца — и сердце подлетает к горлу от восхищения и гордости. Не знаю на свете образа прекраснее!

На груди моего собеседника, на защитном сукне — орден Красного Знамени. Волосы тронуты, что называется, благородной сединой, а вся фигура — будто натянутая струна, будто тетива, готовая в любой момент упруго ударить, стремительно послав стрелу в цель.

— У Никитских ворот, — сказал я, невольно подобравшись под строгим взглядом стальных глаз его.

— Точнее! — властно потребовал собеседник.

И совершенно было ясно мне, что этот человек имеет право требовать от меня, от представителя молодого поколения, чёткого ответа на любой поставленный им вопрос. Что право это завоёвано коммунистом-орденоносцем в боях за молодую Республику Советов, выстрадано в царских застенках, отчеканено годами подпольной борьбы.

— В Мерзляковском переулке, — сказал я.

Чекист неожиданно улыбнулся. В серых глазах его сквозили теперь ирония и озорство.

— Мы с вами оба, стало быть, с опричной стороны.

Я смутился и не знал, что сказать.

— Как же вы не знаете? — спросил мой собеседник с укором. — От Никитской до Пречистенки — опричная сторона, а к Тверской — земщина.

Я вспомнил школьные уроки истории: царь Иван Грозный разделил всю Москву, а с нею и всю Россию, на два лагеря — опричнину и земщину. Две системы жизни, две системы ценностей и смыслов.

— Нас, чекистов, часто равняют с опричниками, — добавил мой орденоносный собеседник. — С особой опричниной, если точнее придерживаться исторических параллелей. Невозможно, чтоб вы не слыхали. Делаете вид из вежливости, а зря!

Мне неловко стало — за тех, кто равняет, — кто так говорит, и кто молча думает так же, и я не нашёлся с ответом.

— Считают, что мы призваны разрушить всё устоявшееся, пустить на слом добрую старину, камня на камне не оставить от прежнего колосса — Российской империи. Между тем я обратился в печать с предложением мирным. — Мой собеседник задумчиво провёл длинными жилистыми пальцами по скуле. — Время разбрасывать камни — и время собирать. То, что необходимо требовало слома, мы уж разрушили до основания. Наследие прошлого может сослужить нам и добрую службу, стоит лишь…»

Текст обрывался в этом месте. Похоже на черновой вариант начала статьи или очерка. Николай внимательно осмотрел все листки, доставшиеся ему от Кенича, но у остальных обороты были чистые. Продолжения так и не нашлось. Видно, один использованный лист случайно попался, и Саша, когда заметил, поленился перепечатать на свежий.

Николай внимательно перечёл короткий отрывок. Не ошибся ли? Верно ли разобрал слова? Правильно ли понял смысл фраз? Всё правильно, ошибки нет. Платонов собственной персоной — теперь не осталось сомнений. Бывают же такие совпадения! В те поры, когда Кенич повстречал Платонова, Константин Платонович ещё не вышел в отставку, а служил вовсю и явился на встречу с журналистом прямо в форме. Уже десять лет назад старый чекист шутил про опричнину. Надо же! А Николай-то счёл шутку свежей и весьма ко времени пришедшейся. Только очень опасной.