Наместник ночи

Прислушавшись к еле слышным словам, мальчик удивился: айсид пел. Песня его походила на тихий посвист ветра, который сквозь разбитое окно заносит снег на чердак. Наконец Северин разогнул затекшую спину и вздохнул. Голубые глаза короля глянули на Франца. Тонкие белые губы чуть улыбнулись.

– Ты отдохнул, Франциск?

Мальчик кивнул.

– Спасибо…

– Мм?

– …за едун воду и за отдых. И…

Он перевел взгляд на Каликса.

– Не волнуйся, – проскрипел король. – Заботиться о вас – наш долг.

– Вчера Хоруто…

– Король Хоруто.

– Король Хоруто, – поправился мальчик, – говорил…

Он наморщил лоб, пытаясь вспомнить странный язык айсидов.

– Когда я сказал, что Калике называл вас друзьями… Он ответил, что вы не друзья Каликса. Кажется, он сказал… «ичи», да?

– Ай-сииди-то Кари-Казе ни ичи де, – подтвердил Северин.

Он чуть улыбнулся. Франц ждал объяснения, но король молчал.

– Но ведь вы не враги?

– Нет, не враги. Но для вас, пожалуй, действительно будет понятнее слово «друзья».

– А… что с Эмпиреем?

– Эмпу-Рейо – ракаста де! – отрезал Северин.

– Ракаста?

– Враг.

Франциск облегченно выдохнул.

– Не беспокойся, линго, мы не выдадим вас Эмпирею. Даже если бы Калике не появился. Я бы не позволил.

Льдистые глаза Северина подернулись дымкой сонливости.

– Ай-сииди – недоверчивый народ. Холодный. Но честный. Мы не любим Эмпирея.

– И Мертвого Принца?

Северин промолчал.

– Да-то Бурзу Приндзу скала, – наконец проронил он.

Что это значило, можно было лишь гадать.

– Я, – помолчав, вновь заговорил Северин, – не люблю Эмпирея.

– Он жестокий, – вырвалось у Франциска. – Он ужасный! И очень злой!

Мальчик поежился, вспомнив кровожадного Ветра.

Северин внимательно смотрел на него.

– Возможно.

«Возможно»?!

Франц поглядел на близнеца. Филипп молча наблюдал, как поднимается и опускается грудь раненого Каликса. Вспомнились угрозы и насмешки, которыми Эмпирей осыпал своего брата…

– Неужели Эмпирей и Калике братья? Это правда?

– Да.

Франц покачал головой.

– Они так не похожи! Совсем-совсем не похожи!

– Они – два плода одного дерева, но с разных веток. Ветка Эмпирея растет на южной стороне дерева, а Каликса – на северной. Им никогда не встретиться друг с другом.

– Но ведь они братья! Почему Эмпирей так ненавидит Каликса? Почему не хочет разделять с ним небо, ведь они же…

– Мальчик, ты задаешь вопросы, которые тяжелее, чем самый большой камень в этих скалах… Тебе сложно понять.

Северин перевел взгляд на Филиппа.

– И это хорошо. Пусть ты никогда, никогда не поймешь этого.

– Эмпирей смеялся над Каликсом!

Франциск взглянул на причудливое лицо серебряного монстра, такое спокойное, лишенное тревог. Его охватила жалость к гиганту. Калике был к ним так добр… хотя мог бросить. Но защищал от своего собственного брата до последнего! Как можно так относиться к Каликсу, как можно его презирать?

– Он говорил, никто не любит Каликса. Неужели это правда?

– Нет! – холодно отрезал Северин. – Это ложь.

– И что его песни никто не хочет слушать…

Северин долго молчал, а затем тихо заговорил, и в его словах сквозили плохо скрываемые эмоции: нетерпение, даже страсть:

– Калике – великий. Знай это, мальчик!

От изменившегося голоса айсида по коже Франца побежали мурашки. Северин коснулся тонкими пальцами бубенца в бороде Каликса, провел пальцем по серебристым зубчикам.

– Песни его что лунный луч. – Голос Северина звучал далеким пением ветра. – Луч, скользящий по искрящемуся насту…

В воображении Франца появился зимний лес и поземка, несущая блестки – точно тысячи звезд – над землей. Блестки кружили, танцевали и уносились мерцающим вихрем к черному небу подобно стае крошечных фей. Сердце екнуло и забилось быстрее, в душе затеплилось причудливое, радостно-щемящее чувство сродни тому, что мальчик испытывал в канун Рождества.

– Иногда они как снег, что медленно оседает на ветви в тихую ночь полнолуния… А порой песни Каликса – буран, несущийся смерчем по белым равнинам и холодным кристальным лесам. Вьюги и бури, сметающие на своем пути скверну! Песни Эмпирея сильны. Они жгут сердце страстью, но могут испепелить. Его радость буйна, его смех – гром и молнии. Песни Каликса печальны и грустны, но невыразимо глубоки – оттого что в грусти есть красота тоже, и ее, пожалуй, больше, чем в радости. Ибо тот, кто может оставаться счастлив в моменты печали, счастлив по-настоящему…

– Кари-Казе – великий сила быть, – послышался трескучий голос.

В проеме стоял Хоруто. Он бросил на Франциска строгий взгляд.

– Кари – его дом. Но Эмпу-Рейо лишить Кари-Казе дома. Это плохо. Очень плохо быть.

– Кари? – спросил Франциск. – Что это?

– Кари – где холодно, – ответил рогатый король и указал крючковатым пальцем вверх. – Где звезда неподвижно гореть. Одна звезда из всех. Кари – то, откуда зима приходить. Холодный Казе прилетать, снег и лед приносить. Вот что Кари быть.

Неподвижная звезда.

Снег.

«Это Полярная звезда, о которой как-то говорил мистер Бэрил! Сколько он, оказывается, мне рассказал… Значит, Кари – это север? Да, точно, он же ветка на северной стороне дерева!»

– Кари-Казе снег любить. И мы Кари-Казе любить.