Наместник ночи

Всю дорогу Калике нес его младшего брата на плечах. Филиппа волокли сюда и туда, будто набитое соломой чучело Гая Фокса, которое детвора таскает из подворотни в подворотню на пятое ноября. Его голова безжизненно моталась из стороны в сторону от быстрого бега монстра, когда тот ломился через дебри. Филиппа подкидывали, перекладывали на плечо, бросали на землю, а он все терпел. Не жаловался, не плакал. Попросту ушел от страданий в себя. Затаился, будто птенец, над гнездом которого пронеслась тень гигантского филина.

Притворился никем.

Он делал то, что говорил Калике. Принимал пищу из рук Франциска, ложился спать, когда требовали, но губы его раз и навсегда сжались в тонкую полоску.

Филипп носил мысли и боль в себе, не желая делиться ни с кем.

Даже с собственным братом.

«Прими себя таким, какой ты есть. Слабым. Жалким. Всего-навсего ребенком. Зная правду, ты сможешь идти дальше».

«Я поговорю с ним завтра, – решил Франц. – Так не может продолжаться… Я не вынесу его молчания! Это слишком тяжело! Все-таки виноват я, это из-за меня… Только из-за меня…»

Франц сидел возле Филиппа, пока не затекли ноги. Потом он возвратился на свою циновку, свернулся калачиком и задремал.

Когда Франц продрал глаза, большую пещеру наполняло эхо шагов и голосов.

Лежанка Филиппа была пуста.

Рядом с кроватью Франца на камне стояло блюдо, уставленное странными яствами. Он уставился на жесткие ребристые листья, сложенные квадратом и перевязанные крест-накрест травинками, понюхал один из «конвертов». Из-под листьев пробивался запах жареного мяса. С опаской откусив, мальчик обнаружил, что листья начинены жареным рисом и кусочками мяса. Найдя кушанье вполне съедобным, Франц опомнился, лишь когда затолкал в рот третий «конверт».

Хлебнув из чаши (вода снова ледяная!), мальчик стряхнул с рубашки крошки и выбрался из постели.

Выглянув из закутка, Франц застыл. Пещерный город просыпался.

Стены гигантской полости были изгрызены черными отверстиями туннелей. Видимо, проходы уводили вглубь скал к другим жилищам. Тут и там сонные айсиды выбредали из проемов, спускались по ступеням и подтягивались к источникам. Собравшись вокруг фонтанов, от которых и шел весь холод, айсиды завтракали. Кое-где, отражаясь в кристаллах, горели костры, но пляшущие по ветвям языки пламени были голубые.

По ступеням к закутку поднялся айсид. Франц узнал в нем вчерашнего слугу.

– Мой брат, – спросил он. – Где мой брат?

Крылатое существо округлило глаза.

– Юксин?

– Брат. – Франц указал на пустую циновку в пещере. – Филипп! Где он?

– Фир-Риппо токо Кар-Рино а Хор-Руто анде Кари-Казе сита.

Франц догадался, что Фир-Риппо, должно быть, имя Филиппа на языке айсидов.

– Имаа, – кивнул слуга. – Имаа токо ай-сииди.

И, махнув рукой, он повел Франца в одну из соседних пещер.

Посередине этой пещеры бил фонтан синеватой воды, по ту сторону на ворохе циновок лежал, растянувшись во весь рост, Калике: мохнатые ноги упирались в одну стену, а кончики рогов, потянись он от души, коснулись бы противоположной.

Глаза монстра были закрыты.

Рядом с ним сидел крылатый Северин. Лицо молодого короля было уставшим, но при этом странно красивым. Северин снял со лба монстра полотенце, смочил его в фонтане и положил обратно.

Филипп устроился у стены, рядом с головой Каликса, сложив руки на коленях. Перед ним стояла тарелка с недоеденными квадратиками.

Услышав шаги, все присутствующие, кроме серебряного монстра, подняли головы. Филипп скользнул по близнецу холодным взглядом, моргнул и отвернулся. Северин чуть улыбнулся и махнул рукой, приглашая мальчика войти.

Франц присел подле короля.

На боку Каликса белела повязка.

– Он ранен, – пролился прохладный голос главного айсида, – и потерял много крови. Но холод его вылечит. Зима и любовь его народа, который помолится Полуночи за трапезой, чтобы Ветру как можно скорее вернулась его сила. Ооро то ооро, – протянул он грустно и немного торжественно.

Франциск осмотрел монстра.

Тут и там в шерсти темнели подпалины – удары молний, кое-где когти Эмпирея оставили глубокие рваные раны. Северин осторожно прикладывал к ним ткань, пропитанную какой-то жидкостью, – пахло хвоей, как, бывает, пахнет принесенная с мороза рождественская ель. Если к детям приставили слуг, то за Каликсом ухаживал сам король айсидов.

В движениях его тонких рук чувствовалась забота и еще – как почему-то показалось Франциску – нежность. Почтение. И любовь.

У ног короля лежали снятые с запястий браслеты с бубенцами. Северин снял и свой прекрасный венец. Разглядывая украшение, мерцающее множеством кристаллов, Франц решил, что венец, пожалуй, очень даже тяжел. Скорее всего, Северин надевал корону, лишь когда совещался со своим народом.

Франц заметил, что крылатый айсид шевелит губами.