Наместник ночи

Наконец девушка оказалась прямо у них над головой, ловко ухватилась за борт и облокотилась на него. Теперь лодка везла четверых: Каликса, Франца, Филиппа и воздушную деву.

Она была совсем рядом, и Франц окаменел от непонятного смущения. Он мог протянуть руку и коснуться шелковистых волос прекрасного существа, реющих черными волнами над бортом!

Но мальчик, конечно, не решился.

Да и к тому же…

Вблизи лицо незнакомки оказалось не таким, каким чудилось с расстояния. Глаза девушки были так широко распахнуты, что белки выкатились наружу, а брови росли так высоко, будто она силилась разглядеть лучик света в полном мраке. Казалось, дух и моргать-то не умел: веки не двигались.

И в немигающем взгляде было что-то дикое.

Нечеловеческое.

Вдобавок на руках оказались когти, а голова была непропорционально большой по отношению к телу, и Франц подумал, отчего это природа распорядилась так нехорошо. Впрочем, вглядевшись в тех, что парили вверху, понял: они такие все.

– Да… будет… ночь…

Певунья выплюнула слова в глухую тишину тремя косточками или тремя горошинами, но они не разлетелись в тумане эхом, а скатились на дно лодки.

– Да будет ночь, – с неохотой ответил Калике. – А теперь скажи, зачем ты сюда явилась, Беспамятная?

– Беспамятнай-я-я-я…

Девица растянула губы в безумной ухмылке, и открылся частокол беленьких и остреньких зубок, способных, пожалуй, разгрызать даже кости, чтобы достать длинным языком до костного мозга. Таких зубов у людей не бывает.

Франц вздрогнул. Его желание полетать с воздушным роем исчезло. Это с ними-то он хотел летать?

– Беспамятная? А-ха, о-хо, вы слышали, как он сказал? Беспамятная!

Остальные существа отозвались дерзким хохотом.

– А-ха! О-хо! Отчего ты зовешь нас так, дорогой ветер? Отчего, а? Сестрицы, отчего он нас так зовет?

И девица, вновь обнажив зубки, рассмеялась.

– Так не только я вас называю, – хмыкнул Калике. – Другие, насколько мне известно, тоже. Говорят, у вас короткая память. А может, у вас ее вовсе нет. Не запоминаете обиды…

– Оби-и-иды? Он сказал, обиды? О-хо. Нет, не запоминаем. Зачем они нужны? Зачем, сестрицы?

И хор голосов отозвался:

– Зачем, зачем?

– Вы не помните ни печалей, ни горестей и не умеете скорбеть.

– Ни скорбей, ни печалей, ни горестей! Не храним, не храним, о-хо!

– И еще, – тихо подытожил Калике, – вы не помните, кем были до того, как стали Беспамятными. Позабыли о прошлой жизни. Даже свои имена. Навсегда.

Он был слегка напряжен, но спокоен и полон достоинства. Соседство с дикой девицей его насторожило, однако не сумело поколебать привычную рассудительность и хладнокровность. Монстр взирал на Беспамятную серебристыми глазами – еще большими, чем у нее, но в них не плескалось ни капли безумия. Напротив, глаза Каликса были мудры. Как луна. И сам мир.

– Мы, – промурлыкала Беспамятная, – мы легки, как воздух. Как ты, серебряный наш ветер. Как всякий, кого ноша скорбей и тягот не тянет вниз… Кто станет носить в котомке камни просто так? Камни тяжелы, грубы, больно бьют о твою спину. Зачем их таскать? Сбрось балласт, сбрось!

Девица повернулась к Франциску, и по его телу вновь пробежала волна страха, смешанного с чем-то странно-пленительным. Несмотря на дикость и опасность, это непонятное существо его влекло, чем – мальчик сам не знал, но создание завораживало, притягивало к себе, будто камень – веревкой.

Перехватив взгляд мальчика, девушка растянула губы:

– Я знаю. Ты человечек! Вот ты кто!

– Человечек! – загомонили ее подружки, летящие следом, и рассмеялись.

– Ах, человечек, хорошенький, красивенький! Такой славный человечек!

И Беспамятная придвинулась, будто желала поцеловать Франца в щеку бледными губами или, быть может, обвить шею рукой, но Калике положил на борт между Франциском и Беспамятной весло.

Девушка цокнула языком, бросила на Каликса взгляд, полный упрека:

– Ты летать-то умеешь, да? Умеешь? А ему-то как? Бедный, славный человечек! – Она склонила голову и улыбнулась. – У тебя ведь нет крыльев, и твое тело так тяжело – как камень, ах! Как целая гора камней! Каждая печаль – будто булыжник. Сложились камушек к камушку – и вот он ты, тяжелый, тяже-лехонький. Бродишь, бедный, по земле. Ах, как плохо тебе, милый человечек! – пропела она, с жалостью глядя на Франциска. – Как больно и тяжко ходить ногами по земле…

– Коли человеку даны ноги, – сухо проговорил Калике, – значит, они для чего-то нужны. А если бы пользы от них не было, он родился бы без них.

Но Беспамятная не слушала, все причитала:

– Ах, жалко человечка, правда, сестрицы?

И те заклекотали, заохали.

Дева склонила голову на другой бок и уставилась теперь уже на Филиппа. С открытым ртом она напоминала гигантскую рыбу, готовую что-то проглотить.

– Человечек… – бормотали ее губы. – Человечек, ах? Человечек, да?

Но в отличие от Франциска, Фил отчего-то не поддавался ее чарам. Дева все причитала «человечек», а младший брат, выпрямив спину и не шевелясь, смотрел на нее и смотрел. И глаза его оставались серьезны и холодны под напором Беспамятной, и в конце концов…

Беспамятная стихла.

Да, в итоге она сдалась.