Наместник ночи

– И она излечила Филиппа?

– Только поддержала. Есть раны, которые может исцелить…

– Что?

Фейри промолчала.

– Ну же, скажите! – Мальчик сжал кулаки, едва сдерживаясь, чтобы не выругаться. – Я искал этот волшебный мир, чтобы спасти Филиппа! Я не хочу его потерять!

– Что ж, смелое упрямое дитя, – наконец проговорила королева, – я скажу. Ты должен попасть в Мертвый Замок. То, что может спасти твоего брата, есть лишь у одного существа в этих краях… У Мертвого Принца!

Эти слова обдали душу Франца холодом и жутью так, что ноги ослабли, а в глазах потемнело от страха.

«Мертвый… Принц…» – произнес чей-то голос в мыслях.

Неизвестно чей голос.

И это оказалось страшнее всего.

Но Франциск решительно тряхнул головой и выдохнул сгустившийся было внутри ком темноты.

– Да, дитя… – тихо пропела фейри. – Чаша… У подножия трона… Вода… Поможет…

Королева ледяных фейри сомкнула веки и исчезла.

Глава 21 о появлении мимикра

Туман побледнел и расступился, открыв широкую дорожку, выложенную белыми голышами, – такие усеивали берег острова. Франц хотел было спросить фейри, верная ли это тропа, но королева больше не отзывалась. Франциск набрал еще целебной воды и умыл брата: во время падения тот рассек лоб, вскочила огромная шишка. От росы рана затянулась, шишка почти исчезла, а Филипп наконец-то окончательно пришел в себя.

Оставаться на острове было нельзя. Может, Плакальщик и не вернется, но кто знает, какие еще твари обитают в этом странном, жутком лесу?

Поддерживая одной рукой Филиппа, а другой крепко сжимая кинжал, Франц двинулся по белой тропе и довольно скоро увидел среди ветвей просвет, где мерцала серебром вода.

Вскоре выглянула луна и залила все кругом белым светом.

Калике перехватил Филиппа, усадил его в лодку и укутал пледом, второй плед дал Францу, а потом они отчалили.

Туман наконец развеялся совсем. Остров удалялся, каменистый и белый, точно спина черепахи-альбиноса. Франциск оглянулся, увидел на середине острова кроваво-красную крону королевской сикоморы и подумал о золотой тропинке и ворохе одежд.

И о золотом зеркальце, которое навсегда впечаталось в память.

Серебристая Лакримоза несла их вдаль.

Тут Франциск спохватился, что не видно Стези. Цветы Лжи привели братьев в пещеру Богомола, Цветы Памяти – на остров Плакальщика, а дальше?

Он чувствовал, что остается немного.

Что их путь подходит к концу.

Мальчик понял, что наконец увидел себя настоящего, – тогда, в узком лезвии кинжала. Он понял, каково это – быть человеком.

Раньше ему казалось, что существует лишь две жизни. Первая достается кому-то вроде тех девочек в розовых оборках, которые пьют чай в чужих гостиных, смеются высокими голосами, раскладывают пасьянс. Или мальчишкам, чьи пухлые щеки целуют тетки, нашептывая ласковые слова. А ему – он был уверен – досталась вторая. Жизнь, в которой была запертая черная дверь. Больной брат в кровати. Горькие лекарства в кружке чая. Презрительные взгляды тех, кто должен был его любить и оберегать, но на самом деле ненавидел.

Теперь же Франц увидел правду.

Не существует двух жизней.

Есть лишь одна, в которой смешались и розовые платья, и крики ненависти, и слезы, и кружевные ленты на шляпках смеющихся добрых тетушек, и боль, и удача, и одиночество, и любовь…

Все это – одна-единственная жизнь, по которой плывут они все.

Кто-то барахтается и захлебывается, кто-то уверенным брассом движется к бревну, чтобы ухватиться и удержаться на плаву. И Франциск – лишь один из десятков, сотен тысяч людей, которых несет эта полноводная река. Он всего-навсего человек. У него нет крыльев, чтобы взлететь над рекой, и нет жабр, чтобы спокойно жить в подводном мире.

Он вынужден плыть, хочет того или нет.

Раньше Францу казалось, что в мире существуют лишь его собственные радости и его собственные печали. Теперь же он знал: мир – это мозаика, состоящая из миллионов маленьких и больших радостей и печалей.

Потому что людей много. Он в мире не один.

И Франциску почему-то стало очень легко.

Так легко и просто, как порхающей бабочке. И он понял, что может решать свои проблемы так, как может завязывать и развязывать шнурки на своих ботинках. Ведь никто – ни Калике, ни королева ледяных фейри, ни короли айсидов, ни даже Филипп – не знает, что именно нужно ему, Франциску, и как ему помочь.

Он должен плыть сам.

Помогать себе сам.

И если получится, помочь и брату.

Франц улыбнулся, протянул руку и тронул запястье спящего близнеца, лицо которого вновь побледнело и осунулось.

«Я спасу тебя, – повторил мальчик свои же слова, сказанные давным-давно, но теперь произнес их иначе, вложив в них другую силу. – Я обещаю».

Франц не спрашивал, куда они плывут, а Калике ничего не говорил. Он лишь усердно греб да тревожно смотрел по сторонам и в ночное небо. Да, если прежде серебряный монстр был спокоен и уверен в себе, то теперь на широком причудливом лице отражалось беспокойство. Иногда он даже откладывал весла и ждал, пока река сама пронесет их мимо чьих-то берегов, будто боялся, что на плеск приплывут существа, которых следовало избегать.