Нанкин-род

– А куда можно себя деть в этот час в Шанхае? – развел руками представитель Великобританской империи. – «Астор-Хаус»? «Плаза»? «Мажестик»? Я не знаю других мест. В клубах – скука, и, потом, там всегда пристают с умными разговорами, а я не люблю лишний раз чувствовать себя дураком.

– Заглянем в «Астор-Хаус», – предложил Ворд, беря шляпу. В коридоре их догнал веснущатый клерк.

– Звонили из виллы «Белый Нефрит», – сказал он патрону. – Приехал мистер Кун; он желает вас видеть, как только у вас найдется свободное время.

– Очень хорошо, – воскликнул Ворд, – это старое чучело приехало вовремя. Непременно втяну в нашу Лигу последнего из рода Конфуция! На китайских лавочников это произведет потрясающее впечатление.

– Контора… Лига… Как вас не утомляют все эти дела!

– Меня утомляет безделье, – вздохнул Ворд, думая о Китти.

VIII

Старый Кун Ю-Вей не питал симпатии к Шанхаю. Город, история которого укладывалась в размеры одного короткого столетия; город, не могущий похвастаться ни одной императорской гробницей; город без предков и без памятников старины – на какое место мог претендовать он в душе того, чей род протекал сверкающим потоком по долине двух с половиной тысячелетий?!

Широкая, лоснящаяся асфальтовым жиром набережная с полицейскими в красных тюрбанах и пробковых шлемах – разве это Китай?

Юркие автомобили, похожие на больших металлических крыс – разве могут соперничать они с неторопливым покачиванием вибрирующего паланкина?! А эти вертлявые европейские куклы в коротких юбках с выпуклыми, словно распухшими икрами, перебегающие улицы с быстротой рикш?! Они не заслуживают даже упоминания рядом с совершенной грацией китайских красавиц!

Душа старого Вея презрительно морщилась при виде современных новшеств, переполнявших Шанхай, но лицо его сохраняло невозмутимое спокойствие, ибо Вей был слишком вежлив, чтобы открыто выражать свое неудовольствие.

Крепкожилый лампацо лихо вез поставленную на два серебряных солнца коляску, в которой сидел скованный этикетом старик с опущенными вниз белыми усами.

Раскосые щели глаз ловили улицу, вывески, европейскую манеру приветствий.

«Все теряет установленный вид, – думал Вей, – одежда, люди, дома… Города изменили свое лицо… Из жизни исчезли мудрые правила… Никто не хочет исполнять свой долг».

Старый Вей, закрыв глаза, отгородился от современности.

Колясочка плавно катилась по авеню Жоффр, пропуская одержимые скоростью автомобили. Каменные мундиры породистых особняков щеголяли разнообразием окраски. Виллы, белые, как парадные кители морских лейтенантов; голубые, как френчи французских летчиков; пепельные, как тужурки бронекоманд; черные, как куртки шотландской пехоты – мелькали за прикрытием оград и деревьев.

В самом конце улицы, сверкая нежной позолотой капризно изогнутой кровли, стоял уединенный дом.

Резная арка из белого мрамора, покрытая пышными пионами, вела во двор.

Белые львы сторожили дорогу к высокому, с ажурными ступеньками, крыльцу. Коляска, миновав арку, покатилась по белой, словно посыпанной солью аллее.

У скрюченных карликовых деревьев возился старый китаец в синем халате. Он тщательно окапывал деревья, поливая их темной густой жидкостью.

Старый Вей сошел у крыльца. Он был худ и прям, и его пепельно-серый халат с серыми тисненными цветами при ходьбе раздувался и опадал, словно наполненный воздухом.

Поднявшись на крыльцо, Вей остановился, устремив взор на полоску красной бумаги, наклеенную над дверью. Нарядные, похожие на маленьких золотых крабов, буквы ползли по бумаге, образуя знакомое изречение «пинь-ань-ши-фу»: «Спокойствие – есть счастье».

Это новогоднее пожелание еще раз напомнило Вею, что сегодня последний день Мыши, освобождающей место наступающему году Коровы.

Ощущение торжественной значительности этого праздника – сохранившего полностью пышные традиции старины – сгладило неприятное впечатление недавней прогулки.

Вей вспомнил, что на многих дверях он видел такие же надписи. Народ, которому республика навязала новый западный стиль, сохранил верность лунному календарю.

Пройдя в комнату, увешенную портретами предков, Вей опустился в кресло. Постепенно его сознание утонуло в туманах древности. Тысячелетья протянулись уходящей в вечность аллеей, по которой торжественно проплывали тени великих Поднебесной империи.

Необозримой стеной вставало несравненное величие ханской династии; сверкающее великолепие Трех Царств; пышная роскошь Нань-Бэй-Чао; блистательная мощь Сунов, воинственный пыл Юаней, изысканная мудрость Минов, мрачное цветение последних Цинов.

Кун видел безумца, горделивого Хуан-Ди, пожелавшего уничтожить все книги, написанные до него, не исключая книг великого Конфуция. Со свитком жертвенных гимнов двигались сиятельные покровители искусств Вен-Ди и У-Ди. Верхом на осле, с лицом, обращенным к хвосту, ехал бессмертный пьяница Ли-Тай-Бо[7].

Несметный караван великих тянулся по пути тысячелетий, упираясь в сегодняшний день.

И над пышным величием трона, меча, кисти и песни возвышалось скромное величие мудрости Конфуция – основателя рода Кунов, к которому принадлежал старый Вей.