Нанкин-род

Когда дети достаточно ознакомились с основами классической мудрости, Вей поместил их в иностранные школы: дочь во французский колледж при монастыре св. Терезы; сына в американский университет Сент-Джонс.

Дети росли вдали от отца, лишь иногда наезжавшего в Шанхай.

В Шанхае у Вея была хлопчатобумажная фабрика, которой он владел вместе со старым своим другом Лоу и недавно вступившим в компанию Вордом.

Уже много лет Вей работал над книгой под названием «Зеркало мудрых указаний», являвшейся сопоставлением прошлых исторических событий с фактами современности.

Тысячелетия благоденствовавший Китай опирался на три истины: силу Традиции, силу Терпения, силу Численности.

Эти три силы, временно утратившие влияние, должны были, по мнению Вея, снова начать свое гармоническое действие, результатом чего будут три радостных последствия:

Единство,

Восстановление,

Расцвет.

Открытие спасительной формулы до того захватило Вея, что он целый год провел в лихорадочной работе, забыв о существовании детей.

Теперь, когда его труд был почти закончен, Вей вспомнил о детях и приехал в Шанхай провести с ними Новый год.

Однако вилла на авеню Жоффр была пуста.

Сын Лю гостил в Пекине, а дочь Фей уже девять месяцев жила в Париже, куда она поехала вместе с женой директора Индо-Китайского банка.

Вей был раздосадован отсутствием детей, особенно затянувшимся путешествием дочери, проявившей слишком много самостоятельности.

Дверь в комнату сына была открыта. Вей заглянул в нее.

У стены стоял большой кожаный чемодан: очевидно, Лю вернулся из Пекина…

На столе лежала радиограмма: «Встречайте завтра „Президента Монро“. Фей».

Довольный Вей вышел в столовую.

Со стены золотом букв радостно кричало новогоднее изречение: «Из четырех времен года весна считается лучшим».

IX

Зеленые стены задумчивого оттенка, свойственного дорогим изумрудам, служили прекрасным фоном для двух цветных окон и причудливого буфета в великолепном баре гостиницы «Астор Хаус».

Каждые два года заботливая администрация отеля меняла внутреннюю отделку помещения, прибегая к услугам малоизобретательных, но дорогостоящих декораторов.

В 1925 году в баре «Астор-Хаус» царил персидский стиль. Оба окна были разрисованы светящимися цветами и фруктами, обрамлявшими сцены из знаменитой поэмы Омара Хайяма.

На первом окне, на стекле был изображен персидский алкоголик, старательно осушающий огромную чашу под сенью склонившихся над ним розовых кустов, корни которых переплетались с четырьмя затейливыми строчками:

Then to this earthen Bowl did I adjourn
My Lip the Secret Well of Life to learn:
And Lip to Lip it murmured: – «While you live
Drink! – for once dead you never shall return!»[9]

На втором окне во все горло заливались пестрые, как попугаи, соловьи. Одетая в фантастическую пижаму стриженая девушка, более похожая на «герл» из американского ревю, чем на персиянку XI века, наливала вино в объемистую чашу привыкшего к пьянству и стихам бородатого перса.

Между двух окон возвышался буфет, уставленный напитками всех стран и народов – от ядовитого, как разведенный купорос, абсента до ласково-золотого ямайского рома.

Мутноглазый бармен с багровым лицом, похожим на лицо тряпичной куклы, облитое вишневым бренди, ловко жонглировал бутылками. Высокая стойка, покрытая толстым стеклом, напоминала ширмы. Когда бармен наклонялся над стойкой, сидевшим за столиками пьяницам казалось, что перед ними кривляется петрушка.

Было два часа дня. Как всегда в это время, бар был переполнен.

Таможенные чиновники с золотыми львами на фуражках принимали угощенье от благодарных контрабандистов.

Безукоризненно выбритые детективы муниципальной полиции дружески обменивались коктейлями с торговцами опиумом. Англичане, португальцы, французы, шведы, датчане беспрестанно стучали пустыми стаканами; китайцы-бои приносили все новые и новые бутылки.

Здесь передавались последние сплетни, заключались всевозможные сделки. Сюда приходили промочить глотку, потолкаться в толпе, повидать приятеля, посмеяться и позлословить.

Это был клуб на ногах, ибо большинство посетителей никогда не присаживалось, переходя от стены к стене или облокачиваясь на бронзовую палку, подвешенную на кронштейнах впереди стойки.

Консулы великих держав стояли рядом с жуликами; директора банков обменивались любезностями с подделывателями чеков; сутенеры и карточные шулера дружески беседовали с миссионерами. Все были одинаково чисто выбриты, говорили на одинаковом языке, были одеты в одинакового покроя костюмы и одинаково небрежно подписывали «читы».

Редко кто из посетителей расплачивался наличными. Только приезжие туристы бросали на стойку серебряные или бумажные доллары; коренные шанхайцы ограничивались подписью на бумажке.

Полупьяный бармен вел точный учет выпитого алкоголя, безошибочно заполняя цифрами разноцветные клочки бумаги, тут же украшавшиеся автографами. Подписанные читы исчезали, чтобы появляться на свет каждого первого числа.