Нанкин-род

– А что делать? – сказал слепой. – Вчера мне за целый день не пришлось спеть ни одной песни. Только начну, а на углу залопочет какой-нибудь болтун – толпа и бежит к нему. Чуть не задавили… А ты что рано вернулся? Неужели все продал?

Син крепко выругался.

– Да разве теперь кому-нибудь нужны корзины! Теперь все другим заняты. Даже лавочники закрывают лавки…

– Так что ж ты ругаешься? – воскликнул Юн. – Радоваться надо.

– Радоваться? – удивился корзинщик. – Чему? Я радуюсь, когда продаю корзины.

Волнуясь и дрожа, раненый приподнялся на локте.

– Народ разбивает цепи, а ты плачешь о своих корзинах! Камни кричат от гнева, а дед удивляется, что никто не хочет слушать его песни…

Локоть подломился, и юноша со стоном упал на цыновку.

– Лежи, лежи! – забеспокоился корзинщик. – Не ты один сошел с ума… И я, и дед, и твои почтенные родители – все мы жили и думали иначе… Но недаром сказал премудрый Конфуций: «Сын больше похож на свой век, чем на своего отца».

– Как бы я хотел быть там, – прошептал Юн, протягивая руку в ту сторону, где раздавались выстрелы.

Лю пустеющими глазами смотрел на клочок бумаги, дрожавший в его руке.

Ты говоришь, что слушала
Далекого музыканта,
Вздыхавшего на флейте
Всю долгую ночь.
Но как же ты не слышишь
Биение моего сердца,
Громко стучащего
Рядом с тобой?..

В саду под окном бегали, гремя саблями, солдаты. Молодой офицер с лицом, изъеденным оспой, тряс за плечо старого садовника.

– Где сын?.. Куда ты его спрятал?!

Яо знал о сыне столько же, сколько и офицер. Он не видел его с того дня, как английские пули окровавили Нанкин-род.

– Не скажешь – заберем тебя!.. Яо молчал, готовый заменить сына.

«Я стар, – думал он, – и гораздо более гожусь для смерти или тюрьмы».

Солдаты, обыскивая сад, рубили саблями кусты пионов. Старый садовник не выдержал.

– Не кажется ли вам, – учтиво сказал он офицеру, – что саблями, предназначенными для сражений, не следовало бы уничтожать цветы…

– Ах ты, собака!.. – разъярился офицер и ударил старика по лицу. Солдаты, схватив упавшего Яо, потащили его к воротам.

Лю сидел неподвижно у раскрытого в сад окна. Он слышал только биение своего сердца…

* * *

Оратор раскачивался над толпой, как язык бьющего в набат колокола.

– Клянитесь добиваться наказания виновников!.. Клянитесь не прекращать борьбы, пока не будут освобождены арестованные!..

Внезапным движением оратор выхватил нож и отсек на правой руке конец указательного пальца… Окровавленный палец брызжущей кистью забегал по полотну.

«Клянемся бороться до конца» – кричали с плаката неистовые буквы.

Город наполнялся китайцами, гнев которых начинал обжигать изнеженную кожу сеттльмента.

Вагон трамвая, свернувший на Нанкин-род, внезапно остановился.

Толстая дама, съехав с кожаного сиденья, упала на грудь сидевшего напротив господина. Подбежавший полицейский взглянул на переднюю площадку: медная ручка брошенного мотора поднималась вверх оттопыренным пальцем. Пассажиры по привычке подняли крик, но ругать было некого: вагоновожатый и кондуктор затерялись в возбужденной толпе.

Напрасно директора банков спешили превратить клерков в солдат. Еще и еще, обгоняя друг друга, подходили путунгские, вузунгские, чапейские кули. Выпрямленные немытые шеи подпирали скованные решимостью желтые лица. Дерзкий и угрожающий блеск прорывался сквозь щели сдавленных глаз. Из хижин, более похожих на норы, чем на жилье, выползали люди-черви, люди-кроты, стихийно вырастающие в людей.

XXXVIII

– Дорогая Агата, я непременно должна вас видеть… Я звоню снизу… Я в отеле…

Фей вбежала в комнату с чемоданчиком в руке, встревоженная и растерянная.

– Что делается, что делается! Я не могу оставаться дома. Я боюсь. Лю куда-то пропал. По саду ходят солдаты с ружьями – ищут сына нашего садовника, который, представьте, оказался главным коммунистом! Кто знает, не зарыл ли он где-нибудь бомб? Вдруг они взорвутся! Ужас! Я захватила свои драгоценности и решила поселиться в вашем отеле…

Агата спокойно взяла из рук Фей чемодан, поставила его на стол и усадила Фей в кресло.

– Не волнуйтесь, – ничего страшного. Полиция переловит коммунистов, и все успокоится. Мистер Ворд только что мне звонил. За два дня арестовано шестьсот человек. Шанхай сразу избавится от разбойников.

– Неужели? – повеселела Фей. – Как я рада! После бестактного появления студентов и кули на Нанкин-род мне стыдно своего происхождения. Я отдала бы полжизни, чтобы не быть китаянкой. Воображаю, как недоволен мистер Бертон и другие иностранцы! А вдруг они настолько рассердятся, что возьмут да и уедут отсюда! Кому охота испытывать неприятности в чужом доме!

Агата закурила сигарету.

– Вам нечего бояться. Иностранные друзья не покинут Китай в беде. Кули ведут себя плохо, но никто не сомневается в вашей воспитанности. Очень хорошо, что вы решили поселиться в отеле. Сейчас мы выпьем чего-нибудь.

Агата позвонила.

– Здесь вам не придется беспокоиться. В дверь постучали.

– Да, – крикнула Агата.