Нантская история

— …так что бароны просто повелели перебить прислугу старого сира, а ему самому подрезать руки и ноги, усадить в дубовую бочку и залить кипящим маслом. Такой вот вышел поединок… Оно, признаться, и понятно — правду сказать, старый сир был тем еще разбойником, так что многие окрест вздохнули чуть спокойнее. Фамильный замок старого сира бароны порешили не трогать, да и многу ли толку пинать камень… Они приказали казнить каждого десятого его обитателя, а сына, того самого Фредеборда, о котором я вел речь в начале, поставили на плаху и предложили выбор — крюк палача или клятва верности дому Отенов. У нас это называется замирить кровью. Парню шел шестнадцатый год, еще за юбками бегал и усов не брил, но дураком он, подобно батюшке, не был — выбрал клятву. К тому моменту он уже был полноправным рыцарем, с гербом на щите. Ну да судьба у рыцаря такая, служить, не все ли равно, Императору и Святому Престолу или кому попроще… Надо сказать, последующие десятка три лет Отены вряд ли могли пожалеть о своем решении. Сир Фредеборд быстро вошел в рост и, против ожиданий, из долговязого нескладного юнца превратился в довольно статного рыцаря, чей герб — жук-носорог в обрамлении золотых колосьев — мелькал в самых разных уголках Империи. «Вошь на аркане» — прозвали его недруги, которых, впрочем, было не очень много. Потому что всякий раз, когда сир Фредеборд добирался до одного из них, общее их количество сразу уменьшалось на единицу. На службе у баронов Отенских он совершил немало славных деяний. Участвовал в штурме мятежной Женевы, где само небо кипело от жара, а немногие очевидцы клялись, что земля поутру была покрыта стальной коркой — металлом расплавившихся доспехов. Брал приступом пиратские верфи корсов на острове Святой Надежды. Участвовал в Великом Крестовом Походе на юг шестьдесят второго года и, что самое удивительное, вернулся из него живым. Он грудью защищал баронов Отенских в их последовавшей распре с графом Бургундским, а это была такая заваруха, что дым над теми землями поднимался еще несколько недель, как над кострищем. Был участником известного Сицилийского Десанта, в котором погибла половина рыцарского цвета графства, а позже — Веселой Резни шестьдесят шестого года. Словом, это было достойное приобретение для рода Отенов.

Бальдульф был хорошим рассказчиком и постепенно, незаметно для себя, увлекся даже отец Гидеон. От обильного обеда и пары стаканов вина он тоже порозовел и теперь сыто отдувался.

— Ваши познания в истории недурны, Бальдульф.

— Спасибо, святой отец, голова-то у меня дырявая, не одна пуля в нее влетела, но кой-чего помню. Уж когда увидел, чем все кончилось, очень уж сир Фредеборд мне в душу запал. Потом уже заставил Альби мне всю егойную биографию найти…

— Так чем же все кончилось? Вы ведь говорите о том поединке у Итьена?

— Верно, отче. Я ж по порядку говорю…

Такой уж характер был у Бальдульфа — он рассказывал только так, как хотел, и никакие мольбы, угрозы и увертки собеседника не могли его заставить перекроить повествование или сократить его. Впрочем, отец Гидеон и не собирался настаивать.

— Между тем, сир Фредеборд сильным рыцарем не был. Для рыцарского люда он, правду сказать, даже был мелковат. Росту меньше моего, в плечах едва ли локоть, шея как у индюка… Без доспехов его бы и за рыцаря на признавали. Видел я, какие здоровяки его на сцене играют, отче, только то все вранье. Был сын старого сира отнюдь не так силен и грозен, как показывают. Однако же брал другим — дерзостью, умом и уверенностью. Вот и вышло, что в неполные полста лет было на его счету столько удачных боев и поединков, что завидовали ему даже те рыцари, что более века в седле проторчали. Ловкий был малый, что и говорить. Но и беспокойный. Кровь отца что ли… Люди такой крови на одном месте не задерживаются, вся жизнь у них беспокойна, да и помирают редко в своей постели… Многие предсказывали, что не сплели еще тот аркан, на котором Фредеборда удержать можно, мол, ловкости и ярости в нем, как у куницы. Но, видно, бароны Отенские очень в него уверовали. И, в конечном счете, за то и поплатились, как известно. Людская самоуверенность, отче, она как море, только море можно вычерпать, а ее — хоть до Страшного Суда черпай.

— Гордыня, — один из первейших грехов, — согласился отец Гидеон, надкусывая финик, — И многие светские сеньоры забывают об этом. О чем, конечно, раскаиваются.