Нантская история

— Настоящий подлец, господин капитан, об том и речи нет. Но удивительный проныра. Так что и среди господ рыцарей всякий народ встречается, иной и на ярмарке самым хитрым окажется! Сам сир Фредеборд, кстати, после этого поторопился отбыть из Империи. У баронов Отенов могли быть злопамятные родственники, да и вообще слишком многим он мозолил глаза на этом свете. Говорят, подался на корабле в дикую Африку, вступил к египетскому владыке в наемники, да где-то там и сгинул. Хотя молва и говорит, что не сгинул, а напротив, покорил дикие племена, заделался у них царем и теперь пьет вино из золотого кубка в своем серебряном дворце. Оно, может быть, и так…

— Предпочитаю надеяться, что он утонул в мангровом болоте.

— О проделках этого рыцаря мне приходилось кое-что слышать, — сказал отец Гидеон, поглядев на капитана, — Но вы зря так злитесь на его счет. Уверяю вас, капитан Ламберт, под штандартом графа Нантского есть немало благородных рыцарей самых известных и славных родов, которые совершали куда более серьезные преступлении против так называемой чести.

Ламберт с готовностью принял вызов, на что отец Гидеон, с иезуитским спокойствием обгрызавший ребрышко, вероятно, и рассчитывал.

— Ложь, — громыхнул Ламберт, — Его Сиятельству присягают лишь достойнейшие! В его войске более двух сотен флагов, и репутация каждого сира безупречна.

— И вы готовы за них поручиться?

— Я капитан стражи, святой отец, и не моему слову заверять достойность благородных рыцарей, и их верность престолу.

Ламберт отчеканил это так, что каждое слово казалось грозно звенящим звеном боевого кистеня. Но отец Гидеон определенно был не из тех, кого легко напугать, по крайней мере, на словах.

— Я не собираюсь оспаривать их верность престолу, капитан, в этом вопросе я вполне полагаюсь на мнение Его Сиятельства. Но вот благородство… Даже во времена старого Императора-отца звание рыцаря, боюсь, утратило свой почтенный ореол, что уж говорить о нынешних. Сейчас рыцарь — скорее, боевая машина, подходящим образом натасканная и откалиброванная, но уж точно не образец добродетельности и достоинства.

— Уличные слухи, святой отец, и только. Не далее, как вчера мне рассказали, что на улице Гнилой Веревки ждут вечером явления нового мессии, а микробиологи из Квартала Ремесленников клянутся, что кто-то распылил над городом новое бактериологическое оружие и теперь распевают гимны на латыни в предчувствии конца света.

— Улицы — это полноводные реки, в них течет то, что вы туда сольете.

— Тогда в основном туда сливают мочу, испорченное пиво, фабричные отходы и отработанное масло… — пробормотала я, но эти двое уже успели сцепиться между собой.

— Болтовня, — отмахнулся Ламберт, — Чернь всегда порочит тех, кто выше ее по положению, это одно из немногих ее развлечений. Если Церковь когда-нибудь изобретет аппарат чтобы общаться с насекомыми, уверяю, навозная муха заверит вас в том, что весь мир состоит из помоев и содержимого ночных горшков.

— Мне нет нужды использовать слухи.

— Вот как? Используете тайну исповеди в собственных целях?

Этот выпад заставил рассердиться уже отца Гидеона.

— Тайна исповеди свята! И мне нет нужды нарушать запрет, имея пару ушей и голову между ними. Хотите примеров? — спросил он голосом, в котором тоже слышались отзвуки оружейной стали, — Для каждого из смертных грехов у меня найдется имя, а часто и не одно!

— Извольте.

— Тогда я стану называть имена благородных сиров, многие из которых, конечно, покажутся вам известными, а некоторые указаны и на стеле славы в палаццо Императора, и называть их прегрешения. А вы попытайтесь мне возразить. И посмотрим, за кем останется поле боя.

Капитан Ламберт явно не был доволен этим импровизированным турниром, но нехотя кивнул. Может, дело было в нашем с Бальдульфом присутствии?..

— Сир Адальгизел! — провозгласил отец Гидеон едва ли не торжественно, — Один из старейших вассалов Его Сиятельства, его флагу уже без малого триста лет. Прославился тем, что сделал грех чревоугодия не только своей верной привычкой, но и смыслом жизни. За один прием он съедал больше, чем могут осилить четверо взрослых мужчин. Он был первым человеком, оказавшимся на стене мятежной Женевы во время штурма, и первым же, покинувшим ее — с бочонком эля под мышкой, украденным у защитников, и окороком в другой руке. А не далее как три года назад моему коллеге-францисканцу пришлось проводить сиру Адальгизелу операцию на чреве и зашивать желудок — после того как славный рыцарь побился об заклад со своими товарищами, что съест в одиночку целого хряка. Правду сказать, спор он выиграл.

— Вы, отче, кажется и сами не дурак набить живот, — ответил на это Ламберт. Замечание было метко — обглоданные кости в миске отца Гидеона обличали его лучше всяких улик, — А сир Адальгизел больше вас раза в четыре и его броня весит как грузовой трицикл.