Наондель

Темные глаза, красное смятое личико. Она была жива, она дышала и лежала совершенно молча. Единственное, что слышалось в комнате, – дыхание трех женщин. Сидя с двух сторон от меня, Эстеги и Гараи смотрели, как малышка искала мою грудь. Она принялась сосать – ночь укутала нас своей темнотой, и от того невероятного, что я только что совершила, у меня сжалось сердце. Я взглянула на Гараи. Она улыбалась самой светлой улыбкой, какую я когда-либо видела на ее лице.

– Она прекрасна, Кабира. Просто безупречна.

Она видела мою тревогу, но та не могла заглушить ее радость.

– Она сильная, ей предназначено остаться, я это чувствую. Разве ты не ощущаешь? Я слышу, как она разговаривает с землей, с источником силы.

Прислушавшись, я услышала, как ребенок сосет своим крошечным ротиком, пыхтя от усердия. Она снаружи меня, не внутри. Ее тельце удобно лежало на мне, теплое и спокойное. От нее пахло, как от всех новорожденных детей, и вместе с тем по-особому. Этот запах был насыщенный и темный, как земля, листья и вода. Как Анджи.

Я не могла услышать то, что слышала Гараи, но я поняла, что она имеет в виду. Эта девочка была надежно соединена с миром. Возможно, во мне осталось что-то от Анджи, когда мое тело создавало ее. Или в семени Искана была вода источника, хорошая и плохая. Девочка получилась из нас обоих и еще из Анджи и Охаддина.

– Ее зовут Эсико, – прошептала я. – Пусть Искан называет ее как хочет, но ее зовут Эсико. Как мою мать.

– Она станет его сыном? – спросила Эстеги с затаенной тоской.

– Она станет его младшим и самым любимым сыном, – ответила вместо меня Гараи, словно предсказывая будущее.

Я поцеловала маленькую головку, покрытую нежным пушком. Этой ночью она моя и только моя. Эсико перестала сосать, закрыла глаза и заснула так, как не засыпали ее братья. С самого начала она была особенная.

Сулани

Перед тем как меня схватили, я одна уложила сотню воинов врага. Сначала стрелами, намазанными ядом винной устрицы. Когда кончились стрелы – при помощи палки и ножа. Меня связали, избили до крови и отвели в лагерь полководца. Там стояло не меньше пятисот шатров. В таких спят сотенники. Иногда по двое. Пехотинцев очень много, все в доспехах. Изогнутые блестящие мечи, шлемы, защита на груди и коленях. Руки часто незащищены. Лучников немного. Хорошие лошади, тоже с защитой на голове и груди. Все в строгом порядке, суровая дисциплина. Те воины, которых я убила, составляли ничтожную часть его войска. Это не помешало бы его наступлению. Однако моя победа была велика. Я смогла удержать наступающих достаточно долго, чтобы речной народ успел собрать свои пожитки и уплыть вниз по реке.

Мысленно я поблагодарила духа реки за ту победу, которую он послал мне.

Меня толчками провели через месиво грязи в палатку полководца. В полусумраке шатра курился фимиам. Многие жгут что-нибудь приятно пахнущее, чтобы скрыть на поле боя запах крови и трупов. Полководец стоял перед столом, на котором лежали бумаги и карты, поигрывая рукоятью своего кинжала. Невысокий мужчина, не молодой, но с гладким, лишенным выражения лицом. Широкие плечи, крепкие руки – фигура человека, сформированная верховой ездой и спортивными играми, но не настоящей борьбой за выживание. Слабый подбородок, скрытый редкой бородой.

Рядом с ним на подушке сидел мальчик лет десяти.

– Это ты атаковал моих воинов? – спросил полководец, не глядя на меня. – Ты рушил мосты на нашем пути, воровал по ночам наше оружие, убивал посланников и разведчиков?

Он сделал шаг ко мне. Нож он оставил на столе. В шатре не было стражей. Мальчик успеет закричать, но будет уже поздно. Я перенесла вес с одой ноги на другую. Приготовилась.

– Где остальные? – полководец приблизился ко мне. – В последние дни вы убили не меньше сотни моих людей.

Подавшись вперед, он оглядел меня.

– Не понимаю, почему вы оказали такое отчаянное сопротивление. Я думал, эта часть Яфери почти что необитаема.

Я полностью перенесла вес на одну ногу. Мои руки были готовы. Сухая глина и капли крови упали на землю, когда я вытянула пальцы.

Заметив это мелкое движение, он покачал головой.

– Нет, ты этого не сделаешь, – сказал он и улыбнулся.

Это была улыбка человека, которому доводилось убивать. Человека, который получал от этого удовольствие. Потом он что-то сделал со мной. При помощи одного лишь взгляда. Этот взгляд проник в меня, причинив мне чудовищную боль. Когда боль стала невыносима, я упала на ковры, которыми был покрыт пол в шатре.

Ребенок склонил голову набок и разглядывал меня, пока его отец ломал все кости в моем теле.

Я не кричала. Ребенок не кричал. Полководец стоял, протянув надо мной руки, тщательно и сосредоточенно делая свою работу. В шатре слышны были мои сдавленные стоны и звуки, проникавшие снаружи. Топот сапог, ржание лошадей, бряцание оружия.

Когда я лежала у его ног, вся переломанная и почти мертвая, полководец опустил руки и обернулся к ребенку.