Нападающий

Она в больнице.

Она не дала мне никаких подробностей, кроме того, что Скарлетт упала дома. К счастью, она была с ней в тот момент и позвонила по номеру 999 (прим. в России 112).

Она сказала, что Скарлетт не находится в состоянии опасной для жизни, но это не ослабило узел в моей груди. Я едва дышал, пока не добрался до больницы, но всё же предупредил Слоан о ситуации.

На этот раз она не предупредила меня о том, что не стоит ввязываться в неприятности. Она просто сказала, что обо всем позаботится со своей стороны, включая звонки тренеру и в больницу, и что она будет ждать новых событий.

Когда я приехал, ожидающий сотрудник провел меня через боковой выход на этаж Скарлетт. Я не был членом семьи, но, по-видимому, она была в сознании и дала им разрешение на то, чтобы я увидел ее.

Она в сознании, а это значит, что с ней все в порядке.

С ней все в порядке.

С ней все в порядке.

Мантра стучала в такт моему пульсу.

Сознание не было мертвым. Это не означало, что она делала чертовы кувырки, но, по крайней мере, она была жива.

После, казалось бы, вечности, двери лифта со звоном открылись. Я выбежал в коридор, оставив своего сопровождающего позади. Мне не нужно было, чтобы они говорили мне, в какой комнате находится Скарлетт; я мог видеть Карину и Бруклин, стоящих снаружи, их лица были бледны от беспокойства.

Карина открыла рот, но я не стал дожидаться, что она скажет, и ворвался в больничную палату.

Мне было все равно, если это было грубо. Мне нужно было увидеть Скарлетт собственными глазами, или я бы сгорел нахрен.

Дверь за мной закрылась. Я резко остановился, моя грудь тяжело вздымалась, когда я уставился на нее.

Она лежала полуприподнявшись на кровати, ее тело было завернуто в свободный белый больничный халат, который был почти того же оттенка, что и ее бледное восковое лицо. Она была подключена к нескольким аппаратам, а марлевая повязка закрывала половину ее лба.

Она моргнула в явном шоке, увидев меня.

— Ашер? — ее голос был едва слышен.

Мои легкие сжались, перекрыв свободный приток кислорода.

— Привет, дорогая. — Я сглотнул, подходя к ее кровати. — В следующий раз, когда захочешь связаться со мной, достаточно будет просто позвонить, хорошо?

Улыбка Скарлетт была лишь тенью ее обычной улыбки.

Тиски в моей груди сжались еще сильнее. Я видел ее уставшей, я видел ее в боли после вспышки, но я никогда не видел ее такой хрупкой и измученной. Она всегда была такой яркой и полной жизни, и свидетельство ее смертности вселяло в меня ужас до костей.

— Ты меня знаешь. Мне нравится немного драмы. — Она закашлялась. — Как ты узнал, что я здесь?

— Бруклин позвонила мне. Она пыталась позвонить и твоему брату, но его телефон был выключен.

Они до него дозвонились? Знал ли он, что его сестра в больнице, или тренер не торопился говорить ему об этом до окончания матча? Сейчас он должен быть на стадионе, но, если бы он знал, что случилось, он был бы здесь. Забота Винсента о Скарлетт была одной из тех вещей, которые я никогда не подвергал сомнению в нем.

— Он всегда выключает телефон перед матчем. Говорит, что это слишком отвлекает, — пробормотала Скарлетт.

Я откинул ей волосы со лба, стараясь не надавливать слишком сильно, чтобы не усугубить травму.

— Что случилось?

— Ничего. У меня закружилась голова, и я ударилась головой.

— Это не пустяки. — Моя рука задержалась над марлей. — Насколько больно? — тихо спросил я.

Не только травма, а всё остальное.

Ее молчание сказало больше, чем могли бы сказать слова.

Острые осколки пронзили мои внутренности. Мое сердце было похоже на треснувшее стекло, его осколки держались вместе только благодаря дыханию Скарлетт.

Я ненавидел это. Я ненавидел того придурка, чья машина врезалась в ее, я ненавидел, что медицинские технологии недостаточно развиты, чтобы избавить ее от боли, и больше всего я ненавидел то, насколько я беспомощен.

Несмотря на все мои деньги и всю мою славу, я ничего не мог сделать.

— Все не так уж плохо. — Ее голос стал слабее. — Я немного перестаралась во время репетиций, вот и все. Я буду в порядке, если немного отдохну.

Мои плечи напряглись.

Ее чувства по отношению к спектаклю были глубже, чем просто акт представления, и мне пришлось быть осторожнее с тем, что я скажу дальше.

— Спектакль в декабре, — мягко напомнил я ей. — У тебя еще есть два месяца репетиций.

По ее упрямому выступу подбородка я понял, что это безнадежное дело, еще до того, как она ответила.

— Впредь я буду осторожнее. Я смогу дотянуть до декабря.

Разочарование росло. Она уже убивала себя, чтобы доказать, что может пройти через репетиции, как все остальные. Я не мог вынести мысли о том, что увижу, как она пройдет через еще два месяца этого.

Ее обморок не был результатом одного плохого дня; это должно было быть их накопление. Я не был уверен, что ранило больше, тот факт, что она скрыла это от меня, или тот факт, что я не был там, чтобы заметить.