Во время этой ужасной церемонии император не произнес ни слова, не сделал ни одного жеста, но стоял неподвижно, словно статуя. Почти безумным взглядом он уставился в одну точку и пребывал в полном молчании и в подавленном настроении весь день.
Вечером, когда он только лег спать, а я ждал его последних указаний, вдруг отворилась дверь и вошла императрица. Ее волосы были в полном беспорядке, а лицо выдавало сильнейшее волнение. Ее вид привел меня в ужас. Жозефина (отныне она стала просто Жозефиной), дрожа, как в лихорадке, подошла к императору, остановилась и, заливаясь слезами самым душераздирающим образом, упала на постель, обвив руками шею императора, а затем стала осыпать его самыми нежными и бурными ласками. Я не могу описать свои чувства при виде всего этого. Император также зарыдал, присел на постель и, прижав Жозефину к груди, стал говорить ей: «Успокойся, моя хорошая Жозефина, будь более разумной! Успокойся, мужайся, мужайся. Я всегда буду твоим другом». Рыдания сдавили горло императрицы, и она не могла отвечать; и тогда последовала молчаливая сцена, во время которой их слезы и рыдания слились воедино, и эта сцена сказала больше, чем самые нежные выражения.
Наконец его величество, придя в себя от этого краткого забвения, увидел, что я нахожусь в комнате, и сказал прерывающимся от слез голосом: «Выйди, Констан». Я подчинился и вышел в соседнюю комнату. Через час мимо меня прошла Жозефина, по-прежнему печальная и в слезах. Поравнявшись со мной, она доброжелательно кивнула мне. Я затем вернулся в спальню императора, чтобы, как обычно, погасить свет. Император лежал молча, так закрывшись одеялом, что нельзя было увидеть его лицо.
На следующее утро он не упомянул о ночном визите, но у него был страдающий и угнетенный вил, и из его груди исходили вздохи, которые он не мог подавить. В течение всего времени, пока одевался, он не разговаривал и, как только закончился туалет, сразу же ушел в свой кабинет.
Меневаль
Брак Наполеона и императрицы Жозефины был аннулирован в соответствии с указом Сената.
Этот подобострастный документ был представлен в следующем виде:
Через некоторое время председатель церковного суда Парижа разорвал религиозные узы. Акт о гражданском браке содержал статьи, ставившие его под сомнение, что было достаточным для оправдания развода. Так как использование подобных средств противоречило характеру императора, он не разрешил обращаться к этим статьям. В качестве свидетелей при заключении гражданского брака выступали г-н Кальмале, друг семьи Богарне, и капитан Лемаруа, адъютант генерала Бонапарта. Возраст последнего (он родился в 1776 году) был недостаточен для выступления в качестве свидетеля: в 1796 году, когда был заключен брак, ему едва исполнилось двадцать лет. Возраст супругов был указан неправильно. Процедура вступления в гражданский брак была отмечена отклонениями от правовой нормы, что являлось естественным для того времени, когда заключался брак. Не запрашивались свидетельства о рождении будущих супругов. В регистрационном журнале было записано, что генерал Бонапарт родился 5 февраля 1768 года, на самом деле он родился 15 августа 1769 года. Это дало основание некоторым лицам предположить, что Наполеон родился до того, как Корсика была передана Франции. Являлась ли небрежность поверенного генерала Бонапарта причиной того, что была указана именно эта дата рождения, или сам генерал добавил к своему возрасту восемнадцать месяцев, чтобы несколько сравняться с возрастом госпожи де Богарне, которая, со своей стороны, уменьшила свой возраст?
После скорбной и впечатляющей церемонии, которая разорвала узы брачного союза, император вернулся в свой кабинет, печальный и молчаливый, и повалился на кушетку, на которой он обычно сидел, в состоянии полной депрессии.
Распоряжения об отъезде в Трианон были даны заранее. Когда было объявлено, что кареты готовы к отъезду, Наполеон взял шляпу и сказал: «Меневаль, пойдешь со мной!»