Читаем Наполеон. Годы величия полностью

Император постепенно приучился сам вскрывать письма. Я помогал ему в этой работе, когда у меня ничего не было более срочного. Его всепоглощающая умственная активность, которая никогда не могла полностью насытиться и которая усиливалась по мере повышения предъявляемых к ней требований, совершенно ни в ком не нуждалась. Как только письмо вскрывалось, он тут же читал его и зачастую сразу же отвечал на него, отставляя другие в сторону, чтобы ответить на них позже, и выбрасывая на пол те, которые не нуждались в каком-либо ответе.

Иногда бывало так, что министры присылали ко мне своих чиновников, чтобы выяснить, что сделал император с тем или иным докладом. Когда они узнавали, что он отбросил их послания в сторону без ответа, то понимали, что именно это значило. Наполеон, бывало, называл лучшей частью своей работы то время, когда он не отвечал на письма. Когда он отсутствовал, мне было поручено вскрывать письма, которые могли приходить в это время, и в случае, если они содержали что-нибудь срочное, следовало их пересылать ему, где бы он ни находился, или немедленно вручать, когда он возвращался, даже в его личных апартаментах. Именно такой был установлен порядок, который всегда потом соблюдался.

Констан

Наполеон в повседневной жизни

Иногда, прежде чем я принимался за свою обычную работу, его величество расспрашивал меня о том, что я делал накануне вечером, интересовался, обедал ли я в городе и с кем, хорошо ли я провел время и что именно мы заказывали на обед. Он также часто спрашивал, в какую сумму обошлась мне моя одежда, и когда я называл иену, он удивлялся и говорил, что в бытность его младшим лейтенантом все было намного дешевле и он часто питался в ресторане «У Розы» всего за два франка. Несколько раз он заводил разговор о моей семье.

Проснувшись, Наполеон обычно выпивал чашку чая или стакан воды, настоянной на апельсиновых листьях; если ему хотелось принять ванну, он садился в нее сразу же после постели и, пока находился в ванне, слушал своего секретаря, который читал ему депеши и свежие газеты. Если же он не принимал ванну, то садился у камина и уже там выслушивал секретаря, но часто читал и сам. Он диктовал секретарю ответы на депеши, а также замечания, которые приходили ему в голову во время чтения свежей почты. Он просматривал все бумаги, бросая их потом на пол в полном беспорядке. Позже секретарь собирал бумаги с пола в одну пачку, чтобы их отнесли в кабинет императора.

Летом его величество, перед тем как одеться, надевал панталоны из белого пике и халат из такого же материала, а зимой — панталоны и халат из хлопчатобумажной фланели. На голову он надевал тюрбан, стянутый на лбу, концы которого свисали сзади на шею. Когда император появлялся в этом головном уборе, вид у него был далеко не элегантный.

Когда он выходил из ванны, мы подавали ему другой тюрбан, поскольку предыдущий становился совершенно мокрым, так как во время приема ванны он постоянно крутился и плескался. После ванны и чтения депеш я брил его, пока он сам не научился бриться. Когда император стал выполнять эту процедуру сам, то он, как и все, пользовался зеркалом, приставленным к окну; но он подходил к зеркалу так близко и намыливал себя пеной с таким воодушевлением, что зеркало, оконные стекла, занавески, его халат и сам император — все оказывалось в мыльной пене. Чтобы избавиться от этого неудобства, слуги собрались на общий совет и решили, что Рустам должен держать зеркало перед лицом его величества. Когда император заканчивал брить одну щеку, он поворачивал к зеркалу другую, чтобы обозреть ее, и заставлял Рустама переходить слева направо или справа налево, в зависимости от того, какую щеку он начинал брить.

После процедуры бритья император мыл лицо и руки, а потом тщательно чистил ногти; затем я снимал с него фланелевый жилет и рубашку и массировал ему грудь чрезвычайно мягкой шелковой щеткой. После этого я смазывал грудь одеколоном, который он расходовал в большом количестве, поскольку ежедневно следовал одной и той же процедуре. К правилам гигиены, от которых он получал огромное удовольствие, он приобщился на Востоке.

Перейти на страницу:

Все книги серии Биографии и мемуары

Похожие книги

100 рассказов о стыковке
100 рассказов о стыковке

Р' ваших руках, уважаемый читатель, — вторая часть книги В«100 рассказов о стыковке и о РґСЂСѓРіРёС… приключениях в космосе и на Земле». Первая часть этой книги, охватившая период РѕС' зарождения отечественной космонавтики до 1974 года, увидела свет в 2003 году. Автор выполнил СЃРІРѕРµ обещание и довел повествование почти до наших дней, осветив во второй части, которую ему не удалось увидеть изданной, два крупных периода в развитии нашей космонавтики: с 1975 по 1992 год и с 1992 года до начала XXI века. Как непосредственный участник всех наиболее важных событий в области космонавтики, он делится СЃРІРѕРёРјРё впечатлениями и размышлениями о развитии науки и техники в нашей стране, освоении космоса, о людях, делавших историю, о непростых жизненных перипетиях, выпавших на долю автора и его коллег. Владимир Сергеевич Сыромятников (1933—2006) — член–корреспондент Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ академии наук, профессор, доктор технических наук, заслуженный деятель науки Р РѕСЃСЃРёР№СЃРєРѕР№ Федерации, лауреат Ленинской премии, академик Академии космонавтики, академик Международной академии астронавтики, действительный член Американского института астронавтики и аэронавтики. Р

Владимир Сергеевич Сыромятников

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное