Наполеон. Изгнание из Москвы

До того как он устремился в погоню за дивизией Даву, Ней был атакован в Смоленске. Казаки взяли штурмом предместья города, и большие силы русских уже приближались, заняв единственную дорогу на Красное. Ней в первую очередь решил собрать и ободрить каждого отставшего, каждого способного сделать хоть шаг, и, когда с этим было покончено, он двинулся вперед, чтобы проложить себе дорогу сквозь любые препятствия, которые будут ждать его за городскими воротами. Около 6 тысяч раненых пришлось оставить.

Отряд Нея немедленно атаковали, и натиск крепчал с каждым часом. Разочаровавшись в следующих одна за другой попытках атаковать Наполеона, принца Евгения и Даву, русские решили взять реванш, захватив хоть одного знаменитого солдата в плен. Поступали приказы остановить Нея любой ценой, и, когда появилась русская кавалерия, казалось, что она одним ударом разгромит жалкую процессию, которую представляли собой французы. Однако репутация их командира в лагере русских была очень высокой, и трижды нападавший Милорадович не получил ни единого шанса. Он укрепил незанятые территории вокруг Красного и ограничил свое нападение попытками атак с фланга, пока Ней не приведет свои войска в смертельную западню, где дорога спереди будет заблокирована пехотой, а на каждом участке возвышенности вокруг дороги стоят пушки.

Ней достиг этого непреодолимого барьера на второй день марша и немедленно атаковал, несмотря на письмо, пришедшее от Даву, в котором тот советовал ему остановиться и, если это возможно, обойти русских с фланга.

Атака провалилась, не увенчавшись успехом, несмотря на то что основной шеренге нападавших, возглавляемой Неем, удалось прорвать первую линию обороны и захватить две русские пушки.

Их собственная артиллерия уменьшилась сейчас до шести орудий, которые вскоре будут выведены из строя грозной канонадой русских. Ней атаковал снова и снова, самолично ведя своих солдат в атаку с тем же отчаянным мужеством, которое он показал во время атак на редут у Бородина и во многих сражениях до этого. Но это оказалось бесполезным. Количество его солдат таяло на глазах, уменьшаемое прицельным огнем русских артиллеристов, которые стреляли из 200 орудий, стоявших на фиксированных позициях. Когда короткий зимний день подходил к концу, Ней понял, что прорыв через позиции русских, даже если он удастся, будет бессмысленным, так как погибнут все солдаты его арьергарда.

В начале вечера Милорадович, благородный человек, один из тех, кто не пытался скрыть своего восхищения отвагой французов, выслал офицера с белым флагом. Офицер предложил Нею сдаться по законам военной чести. Ней отказался принять это предложение и передал тот же ответ двум другим офицерам, которые прибыли позднее. Историки XIX столетия, узнавшие о стойкости Нея из отчетов Де Сегюра, опубликованных после падения империи, прилично раздули этот инцидент, вложив в уста Нея слова, достойные Роланда из романа сера Уолтера Мэнни, относившегося к рыцарским временам. Утверждают, будто бы он сказал: «Маршал Франции никогда не сдается!», и на самом деле, возможно, он сделал несколько подобных высказываний. Тем не менее, куда более вероятно, он ответил в менее выспренних выражениях, сказав слова, которые кто-то из присутствовавших при этом потом упомянул в разговоре: «О том, чтобы сдаться, не может быть и речи! Моя шпага выведет меня отсюда!»

Марбо, в это время действововавший вместе с Удино далеко на западе от Нея, рассказывает совсем другое об этих переговорах. Он сообщает, что Ней пришел в такую ярость от требования сдаться, что отказался поверить в подлинность белого флага и объявил парламентера шпионом, пригрозив убить его, если тот не поведет французов к Днепру. Но это не выглядит правдоподобным. Такие поступки не были присущи Нею — строгому поборнику правил военного этикета.

Перед тем как парламентеры удалились, русская артиллерия вновь открыла огонь. Положение французов казалось совершенно безнадежным.

Так оно и было, если бы на месте командира оказался не Мишель Ней, а кто-нибудь другой. Даже человек с железными нервами Даву скорее бы всего сдался, приняв достойные условия и обещания позаботиться о больных и раненых. Но Ней был не способен признать себя побежденным; он имел старомодные представления о военной чести, особенно о военной чести солдата, командующего арьергардом. Он не мог и не стал рассматривать даже возможность сдачи, даже чтобы спасти жизни беспомощных, жалких людей, скрючившихся у бивачных костров, сознававших, что первые лучи зари поставят их перед выбором: умереть или провести годы в плену в этой дикой стране.

Батареи на холмах вокруг продолжали извергать огонь, подобно вулканам. Арьергард теперь уменьшился приблизительно до 1500 способных держать оружие и 2–3 тысяч раненых. Ней собрал свой штаб, полдюжины отчаявшихся людей в обгоревшей, разорванной в клочья военной форме. На их бородах висели сосульки. Уже месяц никто из них не получал достаточного количества пищи.

«Мы идем назад в Смоленск!» — отрывисто бросил Ней.