Наполеон. Изгнание из Москвы

Обманутый в надежде поймать крупную дичь, Милорадович напрягал все силы, чтобы поймать в сети хоть что-нибудь, атакуя Четвертый корпус с момента его выхода из Смоленска. Все же русский военачальник опять недооценил выдержку французов и несгибаемое мужество пасынка Наполеона.

Другие люди допускали такую же ошибку в отношении Евгения, полагая, что его узы верности императору ослабли после развода последнего с Жозефиной и цинизм пришел на смену уважению и восхищению, которые он испытывал к человеку, женившемуся на его матери, когда Евгению было 15 лет[45]. Но они ошибались и тогда, и позднее. Евгений продолжал быть человеком Наполеона и оставался им еще долго после того, как был развеян миф о непобедимости императора. Его преданность никогда не вызывала сомнений, даже в тот момент, когда две недели спустя король Неаполитанский Мюрат бросил деморализованную французскую армию, а на его место стал Евгений Богарне (сын человека, погибшего на гильотине), который вернется во Францию со славой, следующей сразу после славы Мишеля Нея.

Евгений находился в возрасте 31 года, когда он лицом к лицу принял этот исключительный вызов и уже повидал столько военных действий, сколько и любой из тех, кого он вел через снега по направлению к Красному. Он, в возрасте 17 лет служа адъютантом генерала Бонапарта в Египте, вынужденно стал свидетелем связи своего отчима с Паулиной Форе, женой офицера, и скакал позади императорской кареты, когда гренадеры приветствовали белокурую авантюристку ироническими криками: «Виват, Клеопатра!» Позднее, когда его мать из-за своих чудачеств оказалась на грани развода, он передавал просьбы императора к ней и их общие его сестре Гортензии, чем заслужил для Жозефины девятилетнюю отсрочку[46]

. С тех пор серьезный, молчаливый и внимательный к своему долгу Евгений пережил дюжину военных кампаний, проявив себя наиболее сообразительным марионеточным правителем из тех, кого Наполеон мог поставить в завоеванной столице. В качестве вице-короля Италии он показал административные способности, сравнимые с его военными талантами, а его преданность Франции, империи и лично Наполеону устояла после потрясения, вызванного разводом императора с Жозефиной.

У Наполеона не было лучшего служителя, за исключением Даву, и теперь оба этих человека находились на расстоянии дневного перехода друг от друга, прорываясь сквозь недовольного, обманутого, бдительного противника, желая присоединиться к авангарду Великой армии, даже если для этого им придется идти одним и пешком.

Потери Евгения во время арьергардных боев были очень тяжелыми, но каждая попытка части русских перекрыть ему дорогу оканчивалась неудачей. Когда позиции противника нужно было брать штурмом, французы шли на штурм. Когда путь казался свободен, но с орудийных батарей на флангах на французские шеренги сыпался убийственный град ядер, солдаты Четвертого корпуса продолжали идти, неся раненых и не теряя боевого порядка. И даже в этом случае Евгению повезло. В конце второго дня его силы уменьшились менее чем наполовину, а впереди был другой укрепленный траншеями и построенный клином отряд русских, ожидавший рассвета, чтобы возобновить битву. Вице-король Италии понимал, что остатки его корпуса не выдержат лобовой атаки, и в этой игре решил поставить все на ночной марш в обход вражеских позиций. Это был его единственный шанс — бросок в темноте, через снег, лежавший по колено. Уловка увенчалась успехом, для чего пришлось пройти по опасно узкой приграничной полосе.

Чтобы ввести в заблуждение русские аванпосты, разложили и оставили гореть бивачные костры, но один из бдительных часовых, услышав удалявшийся скрип снега под ногами людей, шедших через сугробы, спросил пароль. Польский ординарец Евгения спас остатки Четвертого корпуса. Приблизившись к часовому, он сказал на безупречном русском языке: «Тише ты, дурак! Наш отряд послали на секретное задание!» Часовой удовлетворился этим ответом. Евгений и спасенные солдаты обогнули позиции русских, вышли на дорогу и присоединились к императору у Красного. Их было 4 тысячи человек, что составляло приблизительно две пятых от того количества людей, которые вышли из Смоленска днем 15 ноября.

Еще двум дивизиям предстояло расчистить себе дорогу: реорганизованному Первому корпусу Даву и Нею со своим возрожденным арьергардом, насчитывавшим почти 10 тысяч человек.

Расположившись за оврагом, в котором лежали убитые в трехдневном бою и уже погребенные под нанесенным снегом солдаты, Наполеон ждал их, проявляя сверхчеловеческое терпение.