Наполеоновские войны

Однако решение этой задачи заняло немного времени: был найден ответ — для высокой военной эффективности совсем не нужна армия, созданная за счёт воинской повинности. Так, во Франции многие наполеоновские генералы, вновь нашедшие себе применение при Бурбонах, доказывали (может быть отчасти потому, что они не могли не считаться политически неблагонадёжными), что главный урок, извлечённый из войн, ведомых их бывшим господином, заключается в том, что от массовых армий было мало проку. Например, контраст между аустерлицкой кампанией и кампанией 1812 г. показывал, что, чем больше росла французская армия, тем сильнее снижались её качество и возможности. Слабость её увеличивала неспособность зелёных новобранцев выдерживать тяготы полевой жизни, умножались проблемы, связанные со снабжением, а боевая тактика всё больше основывалась на грубой силе. В результате «великая армия» из точнейшего орудия, которым она была в 1805–1807 гг., выродилась в неуклюжего монстра, в конце концов павшего под тяжестью собственного веса. В равной мере, в Пруссии, даже в разгар периода реформ всегда находились многочисленные офицеры, которые считали, что сражения при Ауэрштедте и Йене были проиграны из-за невезения и неумелости, а не из-за той фундаментальной военной слабости, в которой обвиняли армию Шарнгорст со товарищи. После 1814 г. люди такого рода, поощряемые растущим раздражением Фридриха-Вильгельма реформаторами, которые не только, как правило, проявляли заносчивость и непокорность, но ещё и затеяли «освободительную войну», последствия которой навязывали ему сильно националистическую внешнюю политику, при каждой возможности рисовали массовую армию, сформированную в 1813 г., как недисциплинированную и ненадёжную, привлекая особое внимание к массе свидетельств крайней неэффективности ландвера (хотя это было в основном справедливо, нельзя не отметить, что ландверу крайне не хватало ни соответствующей подготовки, ни опытных офицеров). Наконец, в Австрии для таких военачальников, как Шварценберг и эрцгерцог Карл, само сохранение империи являлось убедительным доказательством совершенной достаточности традиционной военной системы, из чего вытекала мораль, заключавшаяся, по выражению последнего, в том, что имеет значение «не число солдат…, а их сноровка и подвижность»[339].