Напоследок

В обычном, кривляке-острослове Языке – да таких ходит полмосквы, и никто не слушает их, потому что все привыкли и все давно ищут чего-то более глубокого – Сонечка видела образец артистичности и очарования.

В грубоватой и мрачной Меланьи – девушку редкой внутренней гармонии и духовной силы. При этом еще и царицу Томару по внешнсоти…

К счастью, своими мыслями о предводителе всего этого сборища в этом письме Сонечка старалась делиться не слишком часто. Вообще-то и без них в письме хватало глупых дифирамбов, и Артур откровенно раздражался, вчитываясь.

Кроме того, за каждой строчкой, за каждым словом стояла странная, дикая какая-то тоска-ностальгия. «На грани закипания, наш чайник дорогой,/Распалась компания, не надобно другой!» – приводила строки из песни Вероники Долиной Сонечка, когда пыталась описать свое нынешнее состояние. Артур никак не мог взять в толк, о чем она так сожалела…

В общем, это письмо вышло весьма бестолковым – сто отрывков из разговоров, описания кусочков чужих судеб и никакой сути. Кому писала, зачем писала – не ясно!

Разумеется, сама это почувствовала, и даже об этом сообщиал:

«В результате, я узнала о ребятах много интересного. Вернее, по большей части обычного вполне, житейского. Но мне именно такое тогда нужно и было… Мне в моем аскетическом заточении так не хватало чего-то мирского…»

Артур все это «мирское» давно уже осточертело, но он, ведомый Сонечкой, вынужден был изучать фрагменты чужих биографий.

«Язык, Кир и Егорушка выросли в Симферополе. С детства не отличались особым послушанием и, оставив несчастным родителям краткую записочку, запросто могли смыться из дому на неделю. Усаживались в электричку на Бахчисарай, и пропадали в окрестностях Тепе-Кермена – удивительного пещерного города, в котором, между прочим, вплоть до последнего времени еще проживали люди. Нет, не археологи, а настоящие человеческие семьи-отшельники. Держались они довольно обычно. Люди, как люди. Пацанва мало интересовалась ими, куда большее внимания уделяя самим пещерам и окружающим их развалинам. Много позже, когда Тепе-Кермен окончательно признали музеем под открытым небом и стали водить туда толпы, семьи эти куда-то исчезли, и Язык до сих пор страшно жалеет, что не сообразил в свое время с ними подружиться. Раз в год, для проверки силы духа компании, ребята ночевали на старинном заброшенном караимском кладбище. Без фотографий и русскоязычных надписей, с мрачными серыми каменными плитами исписанными иноязычными значками, расположившиеся под многолетними отчего-то сплошь сухими деревьями полуразрушенные древние могилы внушали священный ужас. Ночевать нужно было без палатки и костра, в полной тишине. Егорушка и Язык по сей день поливают последними словами идиота, придумавшего эту традицию. Идиотом, разумеется, был Кир. К счастью, на третий год такая проверка духа уже не казалась странной и решили придумать что-нибудь другое…

– А то бы мы точно в институт седыми поступали! – комментировал Язык.

Поступали в Москву. Когда уезжали, близкие – и родители, и девушки, которыми, естественно, к тому времени ребята уже обзавелись, и всевозможные друзья-соратники – особо не расстраивались. Были уверены, что ребята завалят экзамены и вернуться. Немного настораживал тот факт, что эти лоботрясы и двоечники, ради хорошего аттестата в старших классах вдруг взялись за головы и выровняли успеваемость. Но этого по всеобщему мнению все равно было мало для поступления в один из самых престижных ВУЗов страны.

Разумеется, ребята не вернулись. Кир с Языком не поступили, но покориться этому не смогли. Остались в Москве, устроившись дворниками, а сами засели за подготовку к поступлению. Егору посчастливилось оказаться зачисленным на первый курс. Друзья ходили к нему постоянно и многие преподаватели потом удивлялись: «Погодите, мальчики, вы же в прошлом году были на лекциях первого курса. Что вы опять тут делаете?»

После института, юных историков разбросало по разным городам – в то время еще существовало понятие распределение. Больше всех повезло Киру – оставили в Москве, сочтя первоклассным специалистом. В родном институте, на родной кафедре… Но не суждено было Кириллу стать ученым. Шер ше ля фа! Его шефиня оказалась особой властной, стервозной, да еще и положившей глаз на молодого сотрудника.

«Натуральное домогательство с использованием служебного положения!» – рассказывал о перенесенных другом тяготах Язык.

В общем, лавируя на грани, Кир протянул ровно три месяца. После чего, на какой-то очередной конференции, после идиотского совершенно разговора и злых придирок, сопровождающихся: «Вы ведь не хотите идти мне навстречу, Кирилл. Отчего же я должна одобрять ваши проекты…» Кир, психанув, разорвал диплом на мелкие кусочки и смыл их в уборной. А потом вышел к гостям и смутил всех искренним заявлением: «Поздравьте меня с облегчением! Замечательным, важным и значимым!»