Напросились: Она идет убивать

Поначалу Борисов «горел желанием» незамедлительно устроить разнос за то очень весомое обстоятельство, что, невзирая на всю серьезность создавшейся обстановки, ему позволили так долго валяться в постели, упуская при этом драгоценное время, но, окинув взглядом так сильно поредевшие ряды своего преступного «братства», так скрупулезно, годами создаваемого по мелким «крупицам, неожиданно поперхнулся и из-за подкатившего к горлу «колючего» кома не смог вымолвить ни единого бранного слова. Молчаливо махнув рукой двоим преступникам, сидевшим от него с ближнего краю, и указывая, что необходимо следовать за собой, беспощадный главарь направился к двери.

Ковров пришел в себя за час перед наступлением утра. Очевидно, бандиты, избивая его, все же таки сломали поврежденные ранее ребра, так как боль стала гораздо острее, а при каждом покашливании изнутри вырывались воздушно кровавые пузырёчки; дыхание же было затруднено, вероятно, было задето и легкое. Охранявший его бандит то сидел молча, то выходил на улицу, отсутствуя не более двух-трех минут, после чего возвращался обратно. Иван, осмотрев этого человека, только по одному его непроницаемому, угрюмому виду без особых затруднений смог для себя определить, причем достаточно четко, что тот является обыкновенной «торпедой», беспрекословно выполняющей любые приказания своего грозного повелителя; искать у таких «слабое место», пытаясь играть на их чувствах, по сути, было бессмысленно, да и попросту глупо, так как эти люди проявляют невероятные чудеса беззаветной, практически нечеловеческой, преданности. Поняв, что положение его безнадежно и мучительной смерти избежать не получится, офицер приготовился стойко переносить уготованные ему страдания.

Иван ожидал, что его начнут мучить прямо с рассвета, но время шло, а к нему так никто и не прибыл. «Дают передохнуть, чтобы подвергнуть более жестоким пыткам, либо же у них есть дела поважнее, чем расходовать свое бесценное время на такое «ничтожество», каким считают меня», – рассуждал пленник, стойко ожидая уготованной ему участи. Наконец, он не выдержал и спросил своего насупившегося, молчаливого конвоира:

– Чего-то твои не торопятся тебя поменять, может, забыли? Так и проторчишь здесь не «жравши»!.. Хорошая у вас дисциплина: бросили одного и погибай здесь, как знаешь.

Большой, действительно, давно уже испытывал дискомфорт в области чрезвычайно немаленького желудка: такую огромную массу необходимо было чем-то поддерживать; да и устал он изрядно, того и гляди, глаза сами по себе слипнутся. Однако, верный своему долгу, он стойко переносил эти невольные тяготы и лишения, спецназовцу же только и смог что ворчливо ответить:

– Значит, так надо… оспаривать приказы нашего главаря в банде не принято, так же, впрочем, как и выказывать свое недовольство. Так что тебе, «срань вонючая», лучше заткнуться и сидеть молча, пока я не разозлился и не вдарил тебе как следует – ты не представляешь, как хорошо было, пока ты, «уродец», находился в беспамятстве!

Ковров усмехнулся, не ожидая от этой горы мускулов такого обильного красноречия, но совету его последовать не замедлил, не желая бесцельно подвергать себя ненужному, лишнему, истязанию, не имеющему никакого определенного смысла и не ведущему к прояснению основной ситуации: он прекрасно понимал, что у него все еще впереди. В самом деле, ждать после этого пришлось совсем уж недолго, и не прошло от разговора с бездумным громилой какого-нибудь получаса, как в пыточную комнату зашел задумчивый атаман, готовый к продолжению экзекуции, а для безопасности находившийся еще и в сопровождении двух своих преступных подручных.

Лишь только он переступил порог, как сразу же направился к пленнику. Отобрав у «конвойного» стул, на котором тот провел ночь, предводитель лесного преступного общества поставил его напротив Ивана. Удобно усевшись, он крикнул своим подчиненным:

– Разведите огонь да погрейте-ка получше инструмент: он скоро может понадобиться. Ты, Большой, иди пока отдыхать: ночью тебе снова заступать на дежурство; да и… поешь чего-нибудь.

Далее, дождавшись, пока ночной сторож, не без нескрываемой радости разумеется, покинет пределы коморки, он наконец уставился на спецназовца, причем глядя ему прямо в глаза. Побывавший во всевозможных отчаянных переделках, не раз сопряженных с опасностью, офицер войск специального назначения легко выдержал этот пронзительный взгляд, в чем-то невероятно грозный, а в чем-то и преисполненный безграничной, непередаваемой ненавистью. Убедившись, что воля его противника является, как того и следовало ожидать, практически непоколебимой, вследствие чего сломить ее будет совсем непросто, преступник зачем-то решил вначале представиться: