Нарисуй мне в небе солнце

Маринка прикрыла окно:

– Другое. Не важно. Но мне было девятнадцать тогда, а тебе сейчас…

– На год меньше, чем тебе.

– Вот-вот. Сколько лет ты с ним проревела? Все семь? Или сначала было весело? Годик-другой?

– Сильно весело не было. Но…

– Но – любовь. Я поняла. Ладно, антракт. Приехали почти уже. – Маринка достала шоколадку и протянула мне. – Съешь. Волшебная, заговоренная от любви.

– Ты серьезно?

– Катька, ты что, резко теряешь чувство юмора, когда о нем говоришь?

– Мариша… Я не смогу, как ты, запереть дверь. И он не будет сидеть под дверью двое суток.

– А вот это уже другой вопрос. Ладно, беги, опоздаешь. Позвони мне как-нибудь!

Я знала, что Маринка права, и знала, что не смогу так сделать. Но решила попробовать. Включая-выключая телефон, бродя вечерами по темной квартире, без света, чтобы он, если приедет, подумал, что меня нет. В основном я стояла у окна или писала ему письма, зная, что никогда не отошлю их.

Маринка рассказала складно, убедительно. Но у меня как-то все пошло не так. Может, она и рыдала под дверью – «выла», как сама выразилась. Оплакивала своего Аркашу, который для нее перестал существовать, и все тут. Был и весь вышел. Тем более что Аркаша вроде как сидел с другой стороны двери и тоже рыдал, оплакивая Маринкину ушедшую любовь.

Я же не плакала. Не знаю почему. Может быть, из чувства противоречия. Ведь Маринка сказала – реветь и не впускать. А ко мне, во-первых, никто и не рвался, а во-вторых, слез не было. Бродя в темноте по квартире, я все думала и думала, вспоминала эти долгие и короткие семь с половиной лет. Сосредоточиться на воспоминаниях мне мешали звуки из соседних квартир. Когда ничего не видишь, начинаешь слышать постороннюю жизнь.

Вот дети за стеной выясняют, кто главный, кто лучше. Два брата, погодки, как-то незаметно родились, незаметно выросли…Теперь дерутся за право быть первым. Соседка наверху, одинокая, пока еще молодая дама, похожая на странницу – с вечно свалявшимися длинными кудрявыми волосами, в бесформенных юбках до полу, растянутых свитерах, развлекала меня энергичной игрой на пианино и песнями. Только я соберусь попереживать – она меня опережает. Со страстью, с большим чувством затягивает то по-русски, а то и на французском языке – и про степи, и про опавшие мертвые листья, и про вечную любовь.

Ника, поняв, что я не снимаю трубку, позвонил пару раз с какого-то незнакомого номера.

– Дура бестолковая! – нежно проговорил он в первый раз в трубку своим приятно-глуховатым голосом едва повзрослевшего юноши. – Может, хватит беситься?

«Почему я все это терплю? У меня одна жизнь!» – бросив трубку и глядя в зеркало на свое некрасивое, заброшенное лицо, думала я.

– Тюнчик, я весь твой! Когда мне приехать, скажи? Просто так тосковать под твоим балконом не буду. А, когда? Не хочешь? Захочешь, позвони.

Я положила трубку в растерянности. Никто меня не ищет – вот она я, здесь, дома, одна в темной квартире. Никто в дверь не ломится. Больше всего на свете я хочу, чтобы он приехал и остался навсегда. Или забрал меня. Но он приехать не спешит. Может быть, подождать?

– Главное, не сдаваться в первую неделю, дальше наступает перелом в сознании, – объяснила мне Маринка, когда я ей позвонила и поделилась, что пока ничего не получается. – Я же в больнице полгода работала, домой не ходила тогда. Ну что ты, Катя! Отвлекись, займись чем-то, кроме театра. У тебя съемки какие-нибудь есть сейчас?

– Нет.

– Ну, полы пойди куда-нибудь мыть, чтобы уставать физически и падать. Старый верный способ. Веселее съемок будет, вот увидишь!

Я решила сделать ремонт в квартире. Оторвала обои, вымыла и выкрасила двери. Стала клеить новые обои. Работа действительно заняла все мои силы. Я приходила из театра, и мне было не до тоски. В квартире пахло краской и клеем, руки и спина болели, найти было ничего невозможно, все вещи были свалены в углу или заперты в шкафу, проход же к нему закрывал диван, который я с неимоверным трудом поставила на попа. Спала я на кухне, постелив себе два одеяла.

Да, правда, стало как-то веселее. Особенно когда я опрокинула на себя банку белой краски, ходила в магазин с замотанной в платок головой за бутылкой бензина и растворителя, потом раз десять мыла длинные волосы, а они всё ужасающе пахли и склеивались. Обои я выбрала нарядные, светлые, с выпуклыми белыми цветочками, которые как будто двигались, когда посмотришь на них неожиданно. Голову повернешь, цветочки – р-раз и поехали в сторону, потом подрожали в глазах и замерли.

В одну из таких осадных ночей, когда я спала на полу, мне позвонил Вовка.

– Катюша, я не могу без тебя жить, – сказал Вовка.