Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Данучи ждал хоть какого-нибудь продолжения, но Алуар продолжил о мече:

–В твоём мече душа войны, она заточена и просится на волю.

–А как она в нём оказалась?

–Ты зашёл в наш город, как хозяин и желал стереть его с лица планеты…

–Почему передумал?

–Узнал, что я… – Алуар так хотел сказать правду, но не мог обжечься второй раз из-за неё и поэтому солгал, быть может, этим погубив свой город. – Узнал, что я на половину человек.

Молчание. Данучи пытался примерить на себя сказанное, но что-то не клеилось. «Видимо, он снова лжёт. Легенда говорила об этом, она записана в моём дневнике, но я-то вижу, что в Алуаре не течёт кровь человека, но я-то понял, что все легенды об аврах – ложь!».

–Да, я слышал о такой легенде, – подыграл ему Данучи, – но сомневаюсь, что из-за этого я мог остановиться.

–Твоё право.

–Почему именно клинок, не понимаю? – недоумевал художник. – Как это возможно – душу заточить в металле?

Алуар достал кинжал – острый, как бритва. В нём плавала чья-то душа, похожая на дым, но она не сияла, она еле дышала, словно была готова умереть. В эту секунду все глаза смотрели в серый дым и не понимали, как душа попала в кинжал.

Арлстау превратился в уши, внимал каждое слово, сказанное Алуаром.

–Ты нарисовал душу тумана, что плавает в наших местах. Он не мешал нам видеть, но мешал жить…

–Чем? – сразу же прервал его Данучи, и правильно сделал – эта история должна быть шире.

–В него нельзя заходить одному. Если зайдёшь в туман с кем-то, то найдёшь дорогу назад, а тех, кто заходил в него один, никто никогда после не видел. Если верить легендам, они до сих пор бродят в тумане, став частью его. Когда ты прозрел от своего дара, первым делом ты хотел помочь нам с туманом, желал изгнать его из здешних мест, но у тебя не получилось. Ты нарисовал его душу, но она не покорилась, не пожелала идти у тебя на поводу…

–Нет, не верю! Это невозможно! – зарычал он искренне. – Любая нарисованная мной душа – это мой раб, творящий то, что я пожелаю!

–Поверь, я пытался убедить тебя, говорил о том, что мы ещё это не проверили, но ты ведь художник, тебе виднее – получилось или нет. Ты был в бешенстве – для тебя это было подобно поражению. «Как же так?!», – ты кричал на весь свет, – «Почему из всех душ именно эта не послушна?!». Ты посчитал, что твой дар предал тебя, схватил свой кинжал и вонзил его в душу! – настоятель сделал ещё одну намеренную паузу и завершил сказанное. – С тех пор она в нём. Я посчитал и, живя в этом тумане, до сих пор считаю, что ты убил его душу.

–А что посчитал я?

–Не знаю, не успел спросить.

–Туман ведь здесь, он никуда не исчез. Почему убил то?

–Потому что он потерял свою суть. Теперь мы можем ходить в нём по одиночке, но от этого мы стали другими. Если раньше мы лишь желали остановить войну, боролись за мир, то теперь половина из нас жаждет мести, желает дать отпор человеку, хоть и на лицах наших это не написано.

Данучи по-прежнему был спокоен, а Арлстау задыхался от ужаса: «Неужели так легко убить любую душу, словно это тело? Достаточно, пронзить ножом. Что же я наделал?! Зачем я оставил душу памяти – вдруг, кто-то убьёт её…».

–То есть, вы стали, как мы?

–Не думаю, что все из вас хотят нас уничтожить. Один человек внушил это, кто-то поверил, кто-то, просто, идёт за теми, кто поверил.

–То есть, душу войны я, – сделал паузу и продолжил, – убил по той же причине?

–Душу войны убил я, – удивил всех Алуар.

–Почему? – спросил Данучи, даже не пытаясь скрыть удивление.

–Ты нарисовал эту черноту на белом полотне, чтобы её никогда не было в нашем мире. Твой дар, хоть и извилист, но прост. Что вложишь – то и получишь. Ты вложил в душу слишком непосильное для твоего дара, ты нарушил что-то такое, что даже выше законов мироздания. Решив убить войну, ты ранил смерть. Я уверен, так оно и есть. Когда закончил, ты улыбнулся и сказал: «У меня получилось!» …

–А потом? – на выдохе спросил Данучи, да и никто в комнате не дышал, слушая Алуара, даже лекарь замер и превратился в ухо.

–Ты изменился в лице, такого страха я ещё не видел. Ты забился в угол и кричал, и плакал, ты умолял меня прогнать её. Тебе было всего четырнадцать, твой дар ещё не был выше войны. Ты сходил с ума на глазах, и я тебя спас, дал тебе второй шанс…

–Кого я просил прогнать? – спросил Данучи, как ему казалось, бесстрастно, а у самого жевалки на лице ходили ходуном.

–Я не знаю, кто она или он. Ты лишился рассудка, видел в комнате то, чего я не видел, называл увиденное разными именами, неизвестными мне – они были и мужскими и женскими. Какая-то сила, что правит войной, оказалась выше твоего дара.

–Не может быть! – настаивал художник.

–Как не может, если ты сейчас, в эту секунду намерен уничтожить мой народ? Думаешь, этого желаешь лично ты?!

–Ты пронзил душу войны, чтобы спасти меня?

–Да, чтобы спасти!

–Это был твой меч?

–Да, твоим мечом убивать не имею права!

–Что было дальше?