Нарисуй мою душу. Несказка о душе и человеке

Художник установил полотно, колени хрустнули вместе с паркетом, предвещая будущую боль. Предвестником чистого чуда ничего не служило, ибо меч на полотне был родным тёмной ночи.

Закрыл глаза и снова погряз в боли, и вновь она другая, и подготовиться к такому невозможно!

Тело покрылось жаром и загорелось изнутри, кровь в сосудах забурлила от температуры и рвалась наружу.

Художник всё терпел, не видя со стороны, что с ним происходит, но чьи-то руки сами выдернули его из пламени, и всё. Темнота…

Это сделал Иллиан. Быть может, этим спас жизнь, а, может, погубил. Семь секунд творения, и друг его не выдержал…

Перед глазами лабиринт. Холодные стены, полумрак, окна разбитые, полы прогнившие. Жутко, но надо выбираться. За окнами страх, в них лезть не стоит. Каждый шаг – скрип, на каждом повороте чаще бьётся сердце. Вошёл в комнату, где всё разбросано, разорвано – в ней женщина, в лохмотьях и в грязи. Та самая, о которой рассказывал Анне. Смотрит ему в глаза и молчит. Захотелось бежать и убежал, и она не погналась. Впереди длинный коридор, по нему бегут маленькие дети. Их так много, все тянут пыльные пальцы, а художник не может быть взаимным. Ему страшно, боится потерять руки. Снова бежит и вновь возвращается туда, откуда начал путь. Паника, паника, паника. Лабиринт стал шире, а вокруг него уже тысячи людей, и все тянут к нему холодные руки. Наконец, взглянул вверх, а там небо. Понял, что он во сне и почувствовал, как на лопатках кто-то нарисовал ему огненные крылья и стёр холодный меч. Прыгнул и взлетел. Взлетел так высоко, что горы стали не так велики. Восторг, закричал от перенасыщения эмоциями. Управлять полётом – это что-то особенное. Быть птицей – лучшее, что придумал Бог. То падал камнем, касаясь деревьев, то, кружась, взлетал высоко и ощущал всем телом прохладу облаков. Ему казалось, что он сутки летает. Даже полёт, рано или поздно, надоедает. Решил приземлиться и упал камнем в озеро.

Проснулся.

Иллиан вскочил с кровати, как только художник открыл глаза. На Иллиане не было лица – оно было переполнено ожиданиями, но они не пропитаны верой.

–Клянусь, я уже хотел идти за помощью, думал ты не очнёшься, – начал он, с тревогой глядя на друга.

–Заблудился во сне, никак не мог выбраться, – солгал тот и спросил. – Сколько часов я был без сознания? Два, три?

–Двадцать четыре!

Художник вскочил на ноги, все мысли об Анне. «Господи, что я натворил! Я пропустил нашу встречу! Быть может, она уже уехала, и я никогда не увижу её?!». Хотел бежать к ней, но Иллиан остановил.

–Она поймёт, – сказал он, словно прочтя мысли. – Если любит, дождётся. Хоть через год придёшь, она будет ждать тебя на том же месте!

«Откуда он узнал, что у нас есть наше собственное место для встреч?!». Художник подозрительно смотрел на него и ничего не отвечал.

–Лучше закончим то, что уже начали, – продолжил он. – Я два дня не спал и не знал, что мне делать.

–Что так?

–Ты превратился в статую! – воскликнул он, расширив свои очи. – И я отдёрнул тебя от полотна. Спустя час пожалел об этом – ты был холодным, ты был почти мёртв, а сердце билось где-то вдалеке. Я никого не звал, тебя не трогал, никто не приходил…

–Боль всегда разная, не каждую можно вытерпеть, – спокойно ответил художник, представив себя статуей и, наконец, взглянул на полотно.

Меч потерял черноту, он стал серым, он был из камня. «Что же натворил Данучи? Как же отомстил за то, что его лишили рук?», – размышлял Арлстау и сразу вспомнил о своём мече.

Стянул рубашку и повернулся спиной к Иллиану.

–Меч на месте?

–Его нет, – ответил тот растерянно и подошёл ближе, чтобы рассмотреть новый рисунок.

–Вместо меча крылья? – на выдохе спросил Арлстау.

–Да.

Иллиан ничего не понимал, глядел на красиво нарисованные, чёрные крылья, что протянули свой путь от лопаток до локтей и думал: «Неужели, он взлетит?!». Арлстау же всё понимал, но ничего не озвучил.

Художник выбрал крылья, а не меч, а сейчас рассматривал два символа на лице Иллиана: птицу и наконечник стрелы, и о чём-то размышлял. Мысли зашли далеко…

–Художник, – отвлёк его Иллиан.

–Что?

–Не возникало ли у тебя желания, рассказать всему миру о созданных тобою душах?

–Они уже нарисованы, их уже не исправить, – ошибочно заметил тот. – Зачем мне обсуждать то, что уже создано?! Я весь в мыслях о том, что нарисовать ещё…

–Помнишь, ты спросил меня о Родине…

–Помню и что?

–Тебе ведь нужен весь мир…

–Это правда, без этого никак, – повторил он чужие слова. – Поверь, это необходимо!

–А что ты хочешь с ним сделать? – спросил он так, словно это для него самое важное.

–Увидишь… – интригующе ответил художник и продолжил, указывая пальцем в душу силуэта. -Там, в полотне ты увидишь то, что даст ответы на весь век твоей жизни.

–Заинтриговал! – воскликнул Иллиан, чуть ли не рыча от предвкушения.

–Всё. Пойдём.

–Стой, стой. Подожди…

–Без этого я не узнаю ничего о своём даре! Нечего ждать!

–Откуда ты это знаешь? Может, тебе и не нужно знать о предыдущем художнике! Знания ведь не всегда полезны!

–Нужно, – уверенно ответил Арлстау, изнывавший от предвкушения. – И тебе это нужно знать!