Появление возбуждения в центре теоретического механизма, созданного «психологом» толпы, можно объяснить тем, что в противоположность энтузиазму оно уже имело научную основу. Как вспоминал Сигеле в «Преступной толпе», возбуждение указывало на нечто, стоявшее выше всего физического, – даже телесно, как видно из того, что Спенсер основал свой анализ на транспозиции «физиологического закона Шарко»[145]. Согласно этому закону, мышечная деятельность, «возбуждаемая» внешней силой, немедленно модифицирует психические состояния субъекта, так что всякое физическое возбуждение сразу же превращается в возбуждение психическое[146]. Это оказалось очень кстати: благодаря концепции возбуждения стало возможно без труда переключаться с физического на психическое, а затем с коллективного на индивидуальное, как только стало понятно, что в основе этой операции лежит смена состояния, переход из одного состояния в другое. Возбуждение – это то, что позволяло пересекать границы (концептуальные, а также материальные), которые иначе не удалось бы преодолеть; оно произвело де-обособление того, что ранее было обособлено, делимитацию того, что ранее было ограничено. Единственным элементом, обязательно присутствовавшим при переходе из одной области в другую, было усиление интенсивности пересечения – от мышц к мозгу, затем от мозга индивида к тому, что имело место в случае толпы. Ничто так не тревожило наблюдателей за жизнью групп, как это: если каждое пересечение границы подразумевало увеличение энергетического уровня возбуждения, приходилось признать, что существует риск очень быстро потерять контроль. С этой точки зрения Сигеле был согласен с Крепелином, когда тот настаивал на необходимости всегда успокаивать пациентов, страдающих от «маниакально-депрессивного психоза», чтобы избежать превращения всей больницы в поле битвы. В клинической психиатрии, как и в социальной психологии, наибольшую опасность представляло постепенное заражение соседних пространств агентом, в высшей степени способным проникать в них – и делавшим это по своей природе. Если политическая деятельность имела смысл, то она состояла прежде всего в подавлении возбуждения и обеспечении того, чтобы элементы этих двух классов оставались разделенными.
За годы, последовавшие за публикацией второго издания «Преступной толпы», а также «Общественного мнения и толпы», параноидальное увлечение образом возбужденной толпы не иссякло, чему, надо сказать, способствовала все более бурная история. Зигмунд Фрейд сыграл в этом эпизодическую роль, когда в 1921 году опубликовал длинное эссе под названием Massenpsychologie und Ich-Analyse [ «Психология масс и анализ человеческого „Я”»], в котором взялся за вульгаризированный Гюставом Ле Боном тезис Сигеле, чтобы дать ему новую интерпретацию[147]. Хотя Фрейд стремился обосновать этот тезис в желании и в его связи со структурой человеческого нарциссизма, он все же в конечном итоге обратился к старым клише, отшлифованным его предшественниками, добавив немного популярной мифологии. По мнению Фрейда, главным в толпе являлось не что иное, как неожиданное возрождение «первобытной орды» – первобытного состояния человеческого существа в группах, преследуемых призраком «первобытного отца», которого упомянутая орда считает «эго-идеалом»[148]. То есть, пояснял Фрейд, происходит своего рода ритуальное празднество при переходе от индивида к толпе – эго-идеала, выработанного индивидом в качестве основного компонента структуры его нарциссизма, на идеал, воплощенный в лидере. Следовательно, мы должны заключить, что с точки зрения психической жизни отказ от «первобытной орды», возвращающейся в толпе, коренится в симптоматике, не так уж далекой от симптоматики маниакально-депрессивного психоза[149]. Почему? Просто потому, что для меланхолии в ее маниакальных фазах характерно, что эго субъекта восстает против требований своего эго-идеала – таким образом, что оно может захотеть обратиться к другому идеалу, более подходящему. Конечно, придя к этому выводу, Фрейд не мог удержаться от того, чтобы не воспользоваться терминологией возбуждения: если эго в конечном итоге поворачивается против своего эго-идеала, то это происходит потому, писал он, что оно «возбуждается до протеста дурным обращением со стороны своего идеала»[150]. Так, гипотеза Тарда, выдвинутая на одной из страниц «Общественного мнения и толпы» и предполагающая, что жизнь толпы можно трактовать как колебание между манией и депрессией, находит подтверждение у Фрейда: человек толпы является депрессивным в маниакальной фазе. Для полноты аналогии с анализом «маниакально-депрессивного психоза» Крепелина не хватало только упоминания хлоралгидрата (или другого седативного препарата того же типа).