Народ Моржа

Веко захлопнулось, и Семен ласково пощупал сквозь него глазное яблоко. Корпус его был ничем не прикрыт, но он не сомневался, что ударить Ванкул не решится.

— Зря глаз закрыл — так больнее будет… Почему ты не сказал мне о существовании какого-то помощника?

— Нет… Нет никакого… — еле слышно выдавил из себя Ванкул. — Не-ету-у…

— Не понял?! — Семен отпустил свою жертву и сделал шаг назад. — Еще раз и, пожалуйста, громко и внятно!

Колени у Ванкула подломились, но он справился и устоял на ногах. Правда, секундой позже он согнулся в поясе, и его обильно вырвало. Семен отошел еще дальше, дождался окончания извержения и вздохнул:

— Что ж ты, сволочь, территорию пачкаешь? Сейчас вылизывать заставлю! Так что ты хотел мне сказать, а? Кажется, про Малхига? Ты, конечно, впервые слышишь это имя?

— Да…

Собеседника пора было бить, но он оказался так грязен, что Семен решил сделать еще одну попытку:

— Наверное, ты просто не замечал его, да? Не обращал внимания, правда? Ведь у Нишава столько помощников! Разве упомнишь каждого?

— Не-ет… Никого не-ет…

— Что, и Малхига нет? А кто есть? Да ты не молчи, а то мне уже скучно становится. Кто есть-то? Ну!!!

— Нишав! — выдохнул Ванкул и рухнул на колени в собственную блевотину. Он закрыл лицо руками и тихо, но очень горестно завыл.

— Всемогущий Умбул, — вздохнул Семен, — с какими людьми приходится иметь дело! С какими людьми… Да и люди ли это?! Давай-ка, парень, все сначала и по порядку. Значит, никаких помощников и советников у Нишава нет — я правильно понял?

— Да…

— А с кем же я болтал полдня? Ну!!!

— С Нишавом…

— Та-ак! — почесал затылок Семен и задал еще один вопрос, ответ на который, пожалуй, уже знал: — А кого же все приветствовали при встрече? Что за человек сидит в цветном шатре и не показывается? Он кто?

— Никто… — еле слышно прошептал Ванкул. — Младший «сын»…

— Хватит сидеть! — вяло сказал Семен. — Кишка вывалится или геморрой заработаешь!

— Кого?! — захлопал опухшими глазами Кижуч и начал медленно подниматься с унитаза. — Кого заработаю?

— Болезнь такую, — пояснил Семен. — Это когда злой дух в заднице поселяется. Говорят, очень больно…

— Не-е, — промямлил старейшина и, выбравшись из «санузла», начал продвигаться в сторону двуспального топчана, — злых духов нам не надо. Устал что-то я, Семхон. Годы, знаешь ли…

— Знаю, — кивнул Семен. — Пить надо меньше, а закусывать — больше!

— Меньше? — Кижуч начал заползать на ложе. — Это — мысль! Давай попробуем — наливай!

— Щас, разбежался! — фыркнул Семен.

— Злой ты, Семхон, — вздохнул старейшина и улегся на бок. — Добрее надо быть к людям!

— Я и так добер — дальше некуда! — Наличие данного субъекта на его супружеском ложе Семена никак не устраивало, однако он понимал, что до конца «саммита» все равно нормальной жизни не будет.

— Погоди спать! К тебе вопрос имеется!

— Спар… Спыр… Спраш-вай, разрешаю!

— Вот представь: прихожу я к Костру совета и говорю, что сегодня я не Семхон Длинная Лапа, а, скажем, Серый Лис. Вы мне поверите?

— Гы-гы-гы, а Лис тогда кто?

— А Лис до вечера будет Семхоном!

— Гы-гы, он же тогда твою Ветку… гы-гы. А ты этого вроде не любишь, гы-гы…

— Да не гыгыкай ты! Дело говори! Поверите вы мне или нет?

— Не, ну ты точно… Эта… С дуба упал. Или с этой — как ее? — березы… Чему верить-то?! Ну, Лис, ну, Семхон… Лучше Бизоном стань — у него такая Тим-мона…

— Да она меня одной сиськой придавит, — вздохнул Семен. — Ладно, спи уж…

Снаружи послышались голоса — слишком возбужденные, чтобы предположить, будто их обладатели трезвы. Семен счел за благо покинуть родное жилище, «пока не началось». Это ему удалось, но путь был свободен лишь в одну сторону — к берегу. Там Семен выбрал у мостков лодку поприличней, влез в нее, отвязал ремень и тихо заработал веслами вверх по течению — уже темнело, но ему нужно было побыть одному и подумать.

«Я все время забываю, что здесь иное отношение к СЛОВУ. До былой моей современности дошли лишь глухие отголоски такого отношения. Почему оппонент обидится, если ты его обзовешь идиотом или каким-нибудь малопочтенным животным? Да потому, что в подсознании каждого сидит убеждение: будучи названным, скажем, шакалом, человек в данное животное не превращается, но ему уподобляется. Почему существует древняя традиция похвальбы, преувеличения своих заслуг, достоинств и возможностей? А все та же архаика — утверждая, что он силен, человек и правда как бы становится сильнее. И наоборот, разумеется. На совете пяти племен я, помнится, из-за этого чуть не „сел в лужу“. Тогдашний вождь меня выручил: сказал, что только очень сильный человек может говорить о своей слабости, только очень умный — о глупости. То есть „самоуничижение паче гордыни“.