Народная война

Между тем наши люди разыскивали Крапку. Разведчика найти не удалось. Полицейские, которых захватили живьем, кое-что о нем знали. В ночь на 4 апреля он находился в карауле. В то время, когда начался бой и жандармы и полицейские собрались во дворе школы в строй, а с чердака уже застрочил пулемет по партизанам, поднявшим шум у проволоки Заречь, — Крапка незаметно взобрался на чердак. Он убил там пулеметчиков, занял их место за пулеметом и стал поливать свинцовым дождем строящихся у школы врагов. Поднялась несусветная паника, никто не понимал, что творится. Думали, что партизаны незамеченными прорвались к школе. Пока разобрали, в чем дело, мало кто уцелел во дворе школы. Оставшиеся в живых рассыпались вокруг школьного здания и начали забрасывать чердак гранатами. Пулемет замолчал. Крапка был тяжело ранен. Всех, конечно, очень удивило, что сын известного немецкого служаки, подававший надежды пойти по стопам отца, оказался партизанским разведчиком. Стали допытываться: кто с ним? Крапка показал: «Все полицейские со мной и против вас». Паника еще больше увеличилась. Жандармы стали без разбора стрелять в полицейских, а потом сели на подошедшие повозки и ускакали, захватив с собой раненого Крапку.

Мы выиграли операцию легко в значительной степени именно благодаря искусству и самоотверженности Крапки.

Спустя несколько дней мы узнали, что в Почепе немцы расстреляли Скворцова, а с ним его отца и несколько десятков полицейских, так как Крапка сумел убедить гестаповцев, что все они с ним в заговоре.

В селе еще продолжалась стрельба, а на главной площади уже собрались на митинг местные жители. Я увидел ту женщину, которая встретила нас во дворе с десятком детишек. Теперь она была одета, повязана платком; на руках она держала ребенка, двое других цеплялись красными от мороза ручонками за ее шубу. Видимо, это были младшие, которых она не решалась оставить дома. Гуторов уже взобрался на какие-то ящики и говорил речь. А Рысакова нигде не было видно. Я спросил двух-трех товарищей:

— Где командир?

Никто ничего не знал о Рысакове. Не дожидаясь его, забрав с собой связных, я направился по сельской улице. Не прошли мы и полсотни метров, как увидели несущуюся навстречу лошадь, запряженную в сани. Ее гнал Сергей Рыбаков и неистово кричал:

— А-а-а, гады, о-о-о, сволочи!

Я подумал сперва, что он успел напиться, и рассвирепел необычайно: нашел время напиваться. Но, подъехав ко мне, Рыбаков закричал:

— Василий Андреевич, убили! Командира убили гады!..

— Кого убили, говори толком, какого командира? — закричал я.

— Нашего командира, Рысакова убили! — продолжал кричать Рыбаков.

— Что ты мелешь? Где Рысаков?

Сергей точно очнулся. Он замолчал. Он показал кнутом назад, положил голову на передок саней и закрыл лицо руками.

На зеленом душистом сене, в просторных крестьянских санях лежал человек, укрытый простым домотканным рядном. Я осторожно приподнял его. Да, это был Рысаков. Он лежал, запрокинув голову, пряди длинных русых волос, обагренные кровью, прилипли к его лбу. Лицо пожелтело, и по нему пробегали судороги агонии, из груди вырывались глубокие и отрывистые вздохи. Большие серые глаза, полуприкрытые веками, безучастно глядели из-под длинных ресниц. Еще несколько мгновений — и Рысакова не стало. Осторожно я приподнял его голову, не думая о том, зачем я это делаю, и увидел страшную рану. Затылок точно отрубило топором, по мелким обломкам повисших костей стекали остатки мозговой жидкости, перемешанной с кровью. Разрывная пуля угодила Рысакову в правую тыльную часть головы над ухом.

Вокруг повозки собирались бойцы. Узнав о случившемся, они пришли в жесточайшую ярость. Пленных пришлось изолировать. Тело командира перенесли в дом, из которого ушел Рысаков навстречу своей смерти.

Доклады командиров групп и политруков проходили вяло.

Общую сводку я попросил составить Черного.

«Пленных — 70, — писал он, — винтовок — 50, патронов— 60 ящиков, пулеметов исправных — 3, минометов исправных — 2, мин — 100, хлеба, обмундирования и прочего — 2 склада. Роздано населению: хлеба — около 3000 пудов, скота — 109 голов. Уничтожено: пулеметов — 7, минометов — 5, винтовок — 63, складов с оружием, боеприпасами, продовольствием — 4. Убито…»

— Власов, сколько у тебя убитых? — спросил Черный.

— У меня? Нет у меня убитых, — мрачно ответил Власов, думая о смерти командира.

— Не у тебя, а у немцев? — уточнил Черный.

— Чорт их знает! Много валяется, пусть сами считают…

«Наши потери — продолжал Черный. — В вооружении потерь нет, раненых — 3, убитых—1».

И этот один был нашим командиром.

Черный рассказал, как было дело. Бой уже заканчивался. Командиры групп Власов, Котомин и Маринский собрались вместе. Выходили из укрытий сельские жители. Колхозники указывали, где прячутся уцелевшие гитлеровцы, и помогали их выкуривать из подвалов и с чердаков. Кто-то из колхозников показал дом, в котором находился склад боеприпасов, хранился немецкий архив и все ценности. Черный и его товарищи пошли к дому в полной уверенности, что в нем уже никого нет.