Народная война

— Вот видишь… Ты, что же, своим умом до всего доходил? Скажем, сев идет, уборка, молотьба, — от кого ты добрые советы получал, или, может, без них обходился?

— Как, от кого? От райкома, конечно, от советской власти.

— От партии, значит, и к народу от имени партии приходил. Так, что ли?

— А как же иначе?

— Ну вот, в мирное время партию ты над собой признавал, искал в ней опору. А как же теперь, когда война да еще в тылу вражеском, думаешь своим умом прожить, не давая партии отчета?

Рысаков молчал.

— Перед кем ты отчитывался в мирное-то время, кому докладывал об успехах? Райкому прежде всего. А теперь?

— Хватит, — словно решившись на что-то, оборвал меня Рысаков. — От партии, от райкома я никогда не отходил и не отойду до самой смерти. Ты мне таких обидных слов не говори. Коли на то пошло, скажу тебе начистоту. Подумай сам, с чем я к райкому приду сегодня? Что я таксе совершил замечательное? А с пустыми руками я не привык отчитываться. Придет время — тогда буду докладывать.

— Вон ты завернул как, — иронически протянул я. — Значит, подвиги решил накопить, а потом уж во всем блеске предстать перед начальством! А народу, дескать, не к спеху, народ может и обождать, ему от Рысакова и требовать ничего нельзя, пока Рысаков личной славы не добудет. А что если я все это партизанам выложу, пусть скажут свое слово на этот счет?

— Как это так выложишь? — вспылил Рысаков. — Кто здесь, чорт побери, командир — ты или я?

— Командир-то ты, я рядовой партизан, но я коммунист и немного опытнее тебя. Мириться с твоими причудами не могу, не имею права.

— Чего ты от меня хочешь? — в голосе Рысакова послышалась усталость.

— Немедленной связи с райкомом.

— Так о чем же мы спорим? Разве я против этого, чудак ты человек. Я просто хотел, чтобы лучше… Я думал и райкому приятнее получить боевых людей. Сам знаешь, связаться не так-то просто, можно враз все дело погубить.

Я почувствовал огромное облегчение. Тяжелое, но неизбежное объяснение позади. И направление мыслей Рысакова стало мне яснее, радовало то, что он, кажется, понял свою ошибку. Он просил меня только не затевать разговора с партизанами.

— Подумают еще, что у нас с тобой разлад, начнутся лишние кривотолки.

С этого дня Рысаков по-новому стал относиться ко мне. Он все больше прислушивался к моим советам, вел себя сдержаннее. Постепенно я сделался, что называется, вторым человеком в отряде после Рысакова. Дело, казалось, шло на лад. Оставалось только ждать связи с райкомом.

Но однажды все достигнутое сразу пошло насмарку, Рысакова опять «прорвало». И случилось это при обстоятельствах горьких и драматических.

ИРИНА И ЦЫБУЛЬСКИЙ

Пришел к нам из Брянска высокий, с молодцеватой выправкой, бойкий парень, по фамилии Цыбульский. С собой он принес скрипку и велосипед. Как ему удалось по глубокому и сыпучему снегу притащить из такой дали велосипед, мы диву давались. Цыбульский объяснил, что скрипка и велосипед составляют все его имущество, потому он никогда не расстается с ними.

Бельмо на правом глазу свидетельствовало о том, что Цыбульский невоеннообязанный. Это же подтверждали и его документы. Нам показалось правдоподобным, что молодой парень, не служивший в Красной Армии и не попадавший в окружение, до сей поры тихо и мирно проживал в тылу у немцев.

Рысакову, да и не только ему одному, Цыбульский вскоре очень полюбился. В свободные вечера при свете коптилок он подолгу играл на скрипке, а в боях был отважен.

— Где ты учился так воевать, чорт слепой? — спрашивал его Рысаков.

— Ненависть к врагу всему научит, — высокопарно отвечал Цыбульский, но и этот неестественный в устах простого парня, книжный, надуманный ответ звучал у него естественно.

Почти одновременно с Цыбульским появилась в нашей группе красивая молодая девушка Ирина. У нее были большие черные глаза, нежная кожа. Не навязываясь, но и не таясь, Ирина рассказала нам о себе все, что считала важным. По ее словам, родилась она в Бердичеве, откуда не успела эвакуироваться, и вместе со стариками родителями была загнана в гетто. Ей удалось бежать; внешне она мало походила на еврейку, и это помогло ей скрыть свою национальность. Не желая таиться в бездействии в немецком тылу, Ирина задумала пробираться на восток.

В Выгоничах, однако, она почувствовала такую усталость, что решила немного задержаться, набраться сил. До линии фронта было еще очень далеко. В Выгоничах ее застала регистрация. Уклониться не удалось. Сообщая о себе сведения, она созналась, что знает немецкий язык. Ей предложили работать в военной комендатуре.

Все это Ирина рассказала, когда пришла к нам, но заочно мы были знакомы с ней значительно раньше.

В последних числах декабря 1941 года один из связных в деревне Колодное с величайшей предосторожностью передал Рысакову записку, в которой говорилось:

«Дорогой товарищ, пишет вам друг. Обстоятельства вынудили меня работать у немцев. Но знайте, что я служила, служу и буду служить только нашей Родине. Все, что в моих силах, готова я сделать во вред немцам. Дайте мне любое задание, и я докажу вам свою преданность».