…общество начинает порицать формы поведения, которые присутствовали в группе некоторое время, но раньше не привлекали особого внимания, и… определенные люди в группе, которые уже приобрели склонность к девиантному поведению, идут напролом и начинают испытывать границу на прочность[273]
.Опять же, понятие «девиантно настроенных» людей, «идущих напролом», не следует воспринимать слишком буквально. Достаточно учесть наличие некоего автономного потенциала защиты от молодых людей, чтобы увидеть, как развивается спираль конфликта. Истинный дьявол, чей образ пытались очертить ранние пуритане, был тем же самым дьяволом, которого олицетворяли моды и рокеры.
Следует отметить, что поиск козлов отпущения и другие виды враждебного отношения более вероятны в ситуациях максимальной неопределенности. Расплывчатое представление о том, что на самом деле сделали моды и рокеры, скорее увеличило, чем уменьшило шансы на крайнюю реакцию. Группы вроде выборки из Нортвью имели крайне туманное представление о поведении, которое осуждали, но все же поддерживали достаточно жесткие меры наказания. Сообщение, которое несли подтвержденные подозрения, говорило, что новая эпоха не сулит ничего хорошего. Угроза, исходящая от тедди-боев, теперь могла реализоваться, а ситуация созрела для верований, выраженных в мотиве «дело не только в этом».
Как только новый феномен получил название, фигура дьявола стала легко узнаваемой. В этом контексте особенно важно, как именно девиантность стала ассоциироваться с модным стилем. Перемены в моде не всегда ощущаются просто как нечто новое, как желание отличаться от других, привлечь внимание или как поветрие, которое со временем пройдет. Их можно рассматривать как обозначение чего-то более глубокого и постоянного – например, «общества вседозволенности»; исторически смены стиля часто олицетворяли смену идеологических эпох и движений. Так, например, во время Великой французской революции санкюлоты носили длинные брюки вместо традиционных кюлотов с чулками, как символ радикализма, а стиль американских битников ассоциировался с определенными знаками обособления и противопоставления.
Считалось, что стиль модов репрезентировал более важные перемены, чем простое изменение в манере одеваться. Глянцевость их образа, яркие цвета и ассоциировавшиеся с ними артефакты, вроде мотороллеров, олицетворяли все самое возмутительное в состоятельном подростке. К этому прибавились новые опасения, а именно путаница с половой атрибуцией одежды и причесок: парни-моды носили брюки пастельных тонов и легендарный макияж, а девушки коротко стриглись и казались бесполыми и плоскими. Единообразие в одежде было важным фактором, сделавшим угрозу более явной: небольшие группы молодежи в одинаковых дешевых куртках из масс-маркета, раскатывающие на своих «Веспах» как грозные патрули, создали видимость большей организованности, чем на самом деле, а следовательно, и большей угрозы.
Важно и то, что единичный драматический инцидент – даже всего лишь сообщение о нем – явился подтверждением девиантной идентичности действующих лиц. Приводя уже использованную аналогию: стихийное бедствие обнаруживает ранее скрытое состояние или конфликт. Условие очевидности – а хулиганство по определению публично и на виду, – столь важной для успешного определения проблемы, было выполнено с самого начала. Массовое коллективное действо, которое раньше разыгрывалось на маленьком экране, теперь транслировали публике, отделенной от происходящего географическими, возрастными и социальными классовыми барьерами.