Народные песни и пословицы крымчаков

Когда в 1983 году мы побывали на встрече с крымчаками – ветеранами Великой Отечественной войны, всех присутствующих поразило наше отличное знание крымчакского языка и фольклора, которые так бережно сумела сохранить наша семья, живя далеко от Крымской земли. Тем более что мы в Крыму никогда не жили. «Это – как не тронутый временем живой островок», – говорили ветераны. Песни, пословицы, поговорки, притчи крымчаков сохранились у нас в своей первозданной красоте…

Об одной из песен, о той, которую мама пела над нашей колыбелью, хочу сказать подробнее.

Но сначала об уроке «Мамина колыбельная»…

…Наш класс – интернациональный. Когда поднимается из-за парты Асхад Тлепсук или его брат Махмуд, латышка Валия Венитулис, украинка Галина Калиниченко, армянин Сурен Авакян или братья татары Рахматуллины – не требуется никаких рекомендаций: русые, чёрные, ярко-рыжие причёски и косички говорят за себя. Когда провожу специальный урок поэзии современных поэтов или устного народного творчества, в классе наравне с русской звучит адыгейская, армянская, белорусская, украинская, татарская речь.

Вот один из таких уроков. Мы назвали его «Мамина колыбельная». Накануне попросила ребят записать песню, которую пела (а, может, и сейчас ещё поёт) мама детям на сон грядущий. Сначала возник неизбежный смех, оживление, которое вскоре сменилось глубоким раздумьем. По застывшим позам поняла, как это их всё же взволновало: мамина колыбельная, тёплые, ласковые слова, тихая, задумчивая мелодия…

И вот – урок. Один за другим рассказывают о маме, о её песне. Кто читает по записи, кто говорит наизусть, а кто-то даже попробовал тихонько напеть – все вслушиваются, принимают, как должное. Вечерние сумерки заглядывают в распахнутое окно – тихо, торжественно… Только слышится:

«Спи, усни, мой медвежонок…»

                      (латышская народная песня);

«Спи, мамина травинка,

Все дети крепко спят…»

                      (аварская колыбельная);

«Месяц над нашею крышею светит.

Вечер стоит у двора.

Маленьким птичкам и маленьким детям

Спать наступила пора…»

                      (русская).

Но вот неугомонный и решительный во всём Асхад вскидывает руку: я скажу! Вызываю к доске – встал, вытянулся в струнку и… заговорил речитативом. Плавно и гулко рокочут слова незнакомой песни. Класс притих, завороженный, хотя никто не понял ни слова: поёт-то он по-адыгейски. Но что-то в этом клокочущем звучании тревожит, возвышает душу. Умолк Асхад, перевёл дыхание. Прошу его: «Расскажи по-русски, о чём ты пел». «А это, – говорит, – значит, что орёл взлетел над морем и носится над волнами среди чёрных туч…» Увлёкся мальчишка переводом, а я слушаю и изумляюсь: да ведь это же Максим Горький! Моим-то шестиклассникам невдомёк: они ещё не знакомы с «Песней о Буревестнике». Асхад нам представил не что иное, как вольный перевод сначала с русского на адыгейский, а теперь вот снова с адыгейского на русский. «Широко раскинулись могучие крылья птицы, стремительно взлетает она над волнами, зовя бурю…», – так перед моими учениками впервые встал образ Горьковского Буревестника…

Мамина колыбельная… как много дарит она нам и в детстве, и теперь, когда мы возмужали!..

Мамины песни… Они и теперь помогают мне из урока в урок…

Шестиклассники, притихшие, с широко распахнутыми глазами, слушают сказку «Ашик-Кериб», записанную Лермонтовым, очевидно со слов какого-нибудь горца. И как я счастлива сейчас, что могу продемонстрировать песню Ашик-Кериба, записанную мною от мамы! Тогда, в ранней юности, не сразу я поняла, что у меня один из вариантов сказки, пленившей поэта своею красотой, богатством образов, сказки, которую он так и не успел обработать, отредактировать и издать. Если бы Лермонтов услышал сказку «Ашик-Кериб» в поэтическом варианте, он, безусловно, написал бы её как песню. Поэт, так глубоко любивший и понимавший творчество не только русского народа, но и национальных меньшинств, сделал бы песню Ашик-Кериба бессмертной. Его Казачья колыбельная песня, услышанная им в станице Червлённой, вернулась к гребенским казачкам, стала любимой народной песней и распространилась в устном бытовании на север и юг.

Лермонтов и сам был покорён далёкой колыбельной, о которой (как горько нам об этом сейчас читать!) пятнадцатилетним мальчиком написал такие строки: «Когда я был трёх лет, то была песня, от которой я плакал: её не могу теперь вспомнить, но уверен, что если бы услыхал её, она бы произвела прежнее действие. Её певала мне покойная мать».

Сказка-песня состоит из большого количества строф: обращение матери к сыну, Ашика к матери, к возлюбленной, к реке, невесты к «незнакомому» певцу… Я перевела её белыми стихами.

«Гытме, огулум, гытме!

Анен аглетме.

Аглетып-аглетып, каре баглетме…

                      Ооф, оф-оф!»

(«Не уходи, мой сын, не уходи