Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события

Экстремально высокая инфляция отмечается, как правило, в период войн. Когда оказавшиеся в затруднительном положении правительства не могут достаточно быстро осуществлять сбор налогов, необходимых для оплаты военных расходов, они от безысходности обращаются к печатному станку, чтобы получить больше денег. Однако соответствующие истории могут не найти отклика, ведь люди могут не знать о происходящем либо не понимать сути событий.

Иными словами, нарративы, рассказывающие о вине правительства, действия которого спровоцировали инфляцию, могут в военное время не привлечь к себе всеобщего внимания. Напротив, люди, вероятно, захотят возложить вину на кого-либо другого. Естественным образом основным действующим лицом таких нарративов становятся бизнесмены, которые спокойно сидят дома, когда другие воюют.

Из главы 17 мы узнали историю эпидемического роста популярности слова «спекулянт» в период Первой мировой войны и после ее завершения. Людей крайне возмущал тот факт, что некоторым бизнесменам удалось разбогатеть на войне. В итоге был введен налог на сверхприбыль (не только во время Первой, но и во время Второй мировой войны). Гнев, объектом которого становятся люди, разбогатевшие во время войны, формирует многолетний нарратив, существование которого не ограничивается ХХ веком. К примеру, в период Гражданской войны в США (1861–1865) гнев общественности также был обращен в адрес тех, кто наживался на войне, но не на деятельность бизнес-магнатов, которые с целью получения большей прибыли провоцировали инфляционный рост цен. Нарративы тогда были иными. Возьмем, к примеру, проповедь преподобного Джорджа Ричардса из Первой конгрегациональной церкви Личфилда, Коннектикут, произнесенную им 22 февраля 1863 года:

«Алчные спекулянты. Разве можно как-то иначе назвать людей, причастных или не причастных к властным структурам, которые, словно голодные волки, рыскали по полям наших битв, крали все, что им удавалось достать, грабили национальную казну, воровали даже из походных сундуков, у раненых в госпиталях, присваивая себе те крохи, которые были предназначены для умирающих, и едва не раздевали умерших!» (15).

В период гиперинфляции в Германии с 1917 по 1923 год показатели инфляционного роста цен достигали астрономических значений, и война тут была ни при чем. Цены в марках выросли приблизительно в триллион раз. Тем не менее вычислить злоумышленника, который провоцировал инфляционный рост, многие не могли. Американский экономист Ирвинг Фишер, посетивший Германию в тот период, отмечал, что немцы не высказывали обвинений в адрес правительства страны, которое печатало деньги в огромном количестве. Фишер писал:

«Немцы полагали, что растет как стоимость сырьевых товаров, так и американский золотой доллар. Они верили, что мы (США) каким-то образом присвоили золотой запас всех стран мира и требуем за него возмутительно высокую цену» (16).

На момент написания данной книги по некоторым признакам можно судить об усилении влияния профсоюзов в США и поддержки их со стороны общественности. А вот нарратив о зарплатно-ценовой спирали, похоже, в текущем периоде не привлечет к себе прежнего внимания. Складывается впечатление, что инфляция в США и других странах сегодня на удивление контролируемая. Однако если показатели инфляции поползут вверх, нарратив может мутировать. Люди, как правило, внимательно следят за изменением потребительских цен, поскольку регулярно совершают покупки. Нарратив о зарплатно-ценовой спирали или некая его новая вариация могут создать сильный импульс для субъектов экономической деятельности, которые будут пытаться победить в инфляционной игре. В этой борьбе благодаря появлению нового морально-нравственного компонента, восприятию инфляции как истинного зла, олицетворяемого конкретными знаменитостями или общественными группами, они могут обрести новый источник энтузиазма.

Многолетние нарративы: итоги