Но дело не только в том, что обстоятельства предоставляют нам возможности; важно, как мы на эти возможности откликаемся. Что определяет наши реакции? Конечно, я представляю, что могу услышать – что в основе моих реакций лежат стремление к пуризму[23]
и представления о политкорректности. У меня нет никакого интереса к тому, что называется пуризмом, и я никогда не пытался быть политкорректным специально. И тем не менее (и это часть моей этики, моих внутренних правил) я прислушиваюсь к тому, что люди говорят о последствиях злоупотребления властью внутри терапевтических отношений; о воспроизведении доминирующих в культуре властных отношений, включая проявления дискриминации по признаку сексуальной ориентации; о привилегиях белой расы и формах их проявления. Я уважаю их мнение и считаю важным признавать их вклад в терапевтический процесс, так же как и вклад внешних свидетелей. И для меня принципиальна децентрированная позиция терапевта – приоритет «макромира» жизни в противовес «микромиру» терапии.Именно эти принципы определили мою реакцию на описанные в этой главе случаи и привели к тому, что они стали поворотными моментами в моей работе. Это своего рода личная и профессиональная этика. Она подчеркивает нашу ответственность за последствия того, что мы говорим и что делаем в своей терапевтической практике. Именно она побуждает нас строить свою работу таким образом, чтобы она была прозрачна для людей, которые к нам обращаются. Эти принципы побуждают нас признавать, что люди, занимающие субъектную позицию в доминирующих властных дискурсах, знают гораздо больше о наших привычках мышления и поведения, чем мы сами. Следование нормам этой этики ставит во главу угла отношения между людьми, а не индивидуализм (последнее модно в современной западной культуре). Наша профессиональная этика побуждает нас подвергать критическому анализу свои убеждения и спрашивать себя, в какой степени мы в своей работе воспроизводим технологии власти – традиционной или современной.
Ситуации, описанные в этой главе, стали поворотными в моей работе, потому что дали мне возможность привести мою деятельность в бо́льшую гармонию с теми принципами, которыми я руководствуюсь в работе. Но эти мои принципы входят в конфликт с двумя тезисами, которые сейчас доминируют в культуре терапии и консультирования. Один из них гласит,
Однако мне кажется, что заявления о том, что у нас должны быть доказательства эффективности нашей практики и что терапевтические отношения важны сами по себе, неправомерны. Я не думаю, что кто-то будет сомневаться в том, что доказательства эффективности важны для результата. И я не думаю, что кто-нибудь будет сомневаться в том, что терапевтические отношения важны для результата. Но вопрос в том, о каких результатах мы говорим? Мне кажется, что именно этот вопрос выводит на первый план тему этики. Этот вопрос делает этику ключевым аспектом рассмотрения любой терапевтической практики.
Недавно я прочитал рассказ об одном случае. У человека были какие-то проблемы, связанные с тревожностью, и специалист сформулировал заключение, что этому мужчине не хватает уверенности в себе. В частности, по мнению терапевта, это выражалось в том, что когда этого мужчину «подреза́ли» на дороге, его это не задевало, хотя большинство водителей в подобной ситуации ведут себя по-другому – злятся и возмущаются. С мужчиной работали в одном из доказательных подходов, терапевт сосредоточился на формировании подобающих терапевтических отношений, в результате этот мужчина в ситуациях, когда его «подреза́ли» на дороге, стал испытывать и проявлять больше фрустрации, действовать «подобающим образом», то есть чаще вовлекаться в дорожные скандалы. Абсолютно точно подход сработал, есть тому доказательства, и я абсолютно точно уверен, что терапевтические отношения сыграли в этом важную роль.