Нарушенные правила (ЛП)

========== Часть 1 ==========

Когда-то, будучи ребёнком, Эовин как ни в чём не бывало дралась с братом и кузеном — впивалась зубами в их кулаки, проезжалась костяшками пальцев по их челюстям.

Когда-то они, шагая по улице, держали её за руки, несли на плечах, сжимали в объятиях, если её одолевали плохие сны.

Когда-то стражники со смехом наблюдали за их играми, гладили её по голове, зачёсывали назад её волосы, поднимали на руки, чтобы обнять.

Но Эовин больше не ребёнок, и невинные прикосновения, которые прежде были для неё каждодневной радостью, исчезли. Не пристало мужчинам возлагать руки на леди столь прекрасную и нежную, не пристало им задевать её пальцами и прикасаться к ней, будто намекая, что их желания не столь целомудренны.

Для Эовин это величайшая из потерь. Она всегда любила прикосновения — руки, сцепленные с её руками, крепкие объятия вокруг плеч. Ей не хватает ощущения, как кто-то аккуратно убирает волосы ей за ухо, не хватает вкуса кулака на языке.

Целые недели проходят для Эовин без единого касания. Одинокой холодной фигурой стоит она за троном своего дяди, бдительная и гордая. Мир посчитал её неприкосновенной, и она должна стать такой — но иногда язык вспоминает вкус плоти, и яростная тоска завладевает ею, требуя ещё одного прикосновения, ещё одного случая оказаться в чьих-то руках.

Это слабость, которую она презирает в себе, и это слабость, на которую Грима, прозванный Змееустом, откликается так явно, будто читает её желание по глазам — будто её желание является его собственным.

Когда Грима впервые прибывает в Эдорас, Эовин не обращает на него никакого внимания; для неё он обычный мужчина — мужчина, воспринимающий её всего лишь как женщину, хрупкую вещицу, что сломается, стоит до неё дотронуться. Какое-то время они старательно игнорируют друг друга, ведут себя строго и холодно, разговаривают формально — если вообще разговаривают.

Но вскоре взгляд Гримы начинает задерживаться на ней, тёплый, как долгожданная ласка на коже. Поначалу её это мало беспокоит. Она знает за мужчинами черту засматриваться на неё, когда она якобы не видит. Дядя говорит, что в этом нет ничего удивительного, ведь она красива и желанна, и мужчины смотрят на неё и грезят о своём будущем — грезят о том, что однажды будут обладать такой же прекрасной женщиной, как она. Эовин думает, что Грима, безусловно, той же породы.

Однако, оставшись безнаказанным, его взгляд начинает выходить далеко за рамки уместности и приличий. Чувствуя, как он пристально глядит ей в спину, Эовин оборачивается и окидывает его испепеляющим взором. Она полагает, что это послужит ему хорошим уроком.

Но он не конфузится под её взглядом. Напротив, улыбается. Его улыбка — спокойная тонкогубая ухмылка змеи, отдыхающей в камышах, выжидающей своего часа. Неспроста его и называют змеем.

Эовин никогда не оставляла вызовы без ответа, а это, несомненно, вызов высшего порядка. Поэтому, в свою очередь, она принимается пристально глядеть на него, следить за каждым его движением острым ястребиным взором. Она глядит на него бесстрашно, выходя за рамки сковывавших прежде законов сдержанности.

Они вместе нарушают это первое правило, и оно едва ли станет последним.

*

Второе правило, которое он нарушает, — это правило прикосновения.

Его присутствие обратилось в постоянный зуд на коже, который она чувствует, стоит ему оказаться поблизости, как чувствуют чужое дыхание на шее. Она могла бы узнать это ощущение где угодно.

В тот день где угодно оказывается в коридоре, безлюдном, за исключением её самой. В её руке кинжал брата, давно пылившийся на стене. Эовин поднаторела во владении мечом, но кинжалы всё ещё представляют для неё загадку. Многие годы она надеется, что кто-нибудь подарит ей один, но вместо этого она всегда получает лишь множество красивых драгоценностей, духов и платьев — и эти вещи ей нравятся, но не они ей нужны и не их она хотела. Лишённая желаемого, она, милое дитя Рохана, решает это желаемое заполучить.

Грима, похоже, намерен сделать то же самое.

Эовин чувствует, как ей в спину упирается знакомый укол его взгляда, и тут же оборачивается к нему лицом, засовывая кинжал в рукав, чтобы он не заметил. На этот раз они в коридоре и совершенно одни. Лишь Валар известно, как долго он там стоит. Он отлично сливается с тенью — мрачная фигура в кромешной тьме.

— Советник, — произносит она. Они никогда не оказывались рядом подобным образом, наедине, в тенистом коридоре. Это осознание не тревожит её так, как следовало бы; в подобном повороте событий определённо есть нечто волнительное, и она наслаждается этим чувством. — Прятаться в дверных проёмах — это ваша давняя привычка или вы к ней только приучаетесь?

— Многое можно узнать, скрываясь в дверных проёмах, — отвечает он тёплым елейным голосом, скользящим по её коже, точно шёлк. — Возможно, вам стоит самой этому поучиться.