Нарушенные правила (ЛП)

— Вы ставите под сомнение мою ценность и бремя моих обязанностей, милорд, если считаете, что у меня есть время и желание сидеть и выжидать в том месте, где никто и не подумает пройти, — произносит Эовин, сузив глаза. — Полагаю, и у вас, как у советника короля, есть куда более важные дела.

Он выходит из темноты, отбрасывая полу плаща в сторону таким движением, каким прихлопывают муху.

— Ваш дядя нуждается в глазах и ушах повсюду, — он склоняет голову на правый бок. — Я считаю своим долгом быть этими глазами и ушами, насколько мне это позволено.

Его немигающие глаза холодного голубого оттенка, и их взгляд способен заморозить на месте людей послабее. Но Эовин — не слабая, и она встречает его взгляд с подобающей воину дерзостью.

— Ваше усердие, бесспорно, достойно восхищения, — говорит она с насмешкой в голосе. — По-видимому, вы не оставляете без присмотра ни одну пустую гостевую комнату. Без сомнения, с такого выгодного положения вам довелось видеть и слышать сотню ценных сведений.

Если её сарказм и оскорбляет его, то он не подаёт вида.

— О, безусловно, — отвечает он, смело подходя к ней ближе. Лишь сейчас в ней начинает зарождаться чувство тревоги — чувство, будто что-то во всём происходящем идёт не совсем так, как должно. — Для начала, я видел, как вы прячете кинжал вашего брата в рукаве. Без сомнения, если я решу предать этот секрет огласке, вашему дяде будет любопытно узнать, с какими целями вы собираетесь его использовать.

Кровь застывает в жилах Эовин. Прежняя игра закончилась. Теперь они играют в нечто совершенно иное, в игру, которую она уже не понимает.

— Грима…

Он улыбается, довольный тем, как его имя звучит из её уст.

— Не беспокойтесь, — говорит он прежде, чем она успевает возразить. — Ваш секрет останется в безопасности. У короля есть куда более важные дела, о которых ему стоит беспокоиться, и может настать день, когда Рохан будет рад вашему умению владеть клинком.

Его улыбка исчезает, а в глазах разгорается пламя.

— Несмотря ни на что, миледи, я бы никогда не вознамерился лишить вас того, что приносит вам радость. Видит бог, вам её и так дано слишком мало.

Он произносит эти слова с гораздо большей фамильярностью, чем следует, однако теплота в его тоне неподдельна, и правдивость его слов подавляет всякий протест со стороны Эовин.

— Вы очень добры, милорд, — произносит она.

Он улыбается, и в его улыбке вовсе нет доброты — она острая и хищная, как змея, готовая нанести удар.

— Мне больше нравится, когда вы называете меня по имени, — отвечает он. Его голос мягкий, опасный, и в нём слышится нотка, значение которой Эовин не может разобрать. Он звучит как голод и ощущается как нужда.

Она вздрагивает в ответ — и ей нравится это чувство.

Лёгкая улыбка пляшет в уголках её губ.

— Милорд? — с детской непокорностью и озорным весельем она притворяется, будто не понимает, о чём он.

Грима воспринимает эти слова как вызов, как ещё одни ворота, которые он должен отпереть. Он делает шаг вперёд, заполняя пространство между ними и оказываясь достаточно близко, чтобы коснуться. Внезапно Эовин вспоминает прикосновение рук к своей коже, тепло от касания плоти к плоти и цвета перед глазами. Кажется, теперь она чувствует потребность в его голосе, и отражение этой потребности, посылающее нечто тёплое пульсировать в её крови, настораживает её — и всё же она будет упрямо стоять до конца. Она знает правила ведения боя. Отступить — значит уступить; а она, в конце концов, воин Рохана. Отступить её не заставят.

Его взгляд скользит по её губам, и на мгновение ей кажется, что он вот-вот её поцелует. Но хоть его желание и очевидно, ему удаётся устоять — он лишь протягивает руку к её лицу, заправляет прядь волос за ухо, а затем проводит большим пальцем по её скуле, отстраняясь. Это прикосновение настолько лёгкое, что его можно было бы счесть случайным, если бы не сосредоточенность во взгляде Гримы. Она задыхается под его рукой, её кожа горит в том месте, где его плоть касается её.

— Твои волосы выбились из косы, Эовин, — говорит он. То, что он сознательно называет её по имени, заставляет её напрячься. Он подначивает её, бросает ей вызов: позволит ли она вернуться к фамильярным жестам или откажет ему в этом. — Должно быть, ты захочешь попросить служанку поправить их перед ужином.

Она хочет ответить на вызов, но не может. Её щеку покалывает в том месте, где прикасались его пальцы, а кровь бурлит в ушах.

— Я… Благодарю вас, милорд, — произносит она, отступая назад, впервые уступая ему. — Я немедленно вернусь в свои покои, чтобы поправить их.

Она разворачивается и уходит, её туфли шлёпают по каменному полу, заглушая тихий возражающий вскрик Гримы. Даже если бы она и остановилась послушать, что он скажет дальше, она бы не обернулась. Она боится, как отреагирует сама, если задержится ещё хоть на мгновение.

Прошло очень много времени с тех пор, как к ней прикасались подобным образом.

*