Нас ждет Севастополь

Сильников наклонился, снял с ноги ботинок, вынул стельку, а из-под нее несколько листков бумаги.

— Вот, — протянул он листки Савелию Ивановичу. — Это устав и клятва. Прочтите и подпишите своей подпольной кличкой. Какая у вас?

— Салага.

— Ничего себе салага, — улыбнулся Сильников.

Савелий Иванович начал читать.

Устав был отпечатан на машинке. В нем оказалось пять разделов. В первом — «О членстве в Коммунистической подпольной организации в тылу у немцев» — говорилось: «Членом этой тайной организации считается каждый гражданин в возрасте от 15 лет и выше: а) беспредельно преданный Родине, принимающий активное участие в работе организации; б) глубоко убежденный в окончательной победе Красной Армии; в) полный ненависти к гитлеровским поработителям и готовый пойти на самопожертвование ради достижения той цели, во имя которой борется Красная Армия». Устав требовал от членов КПОВТН строжайшего соблюдения тайны подпольной организации. Савелий Иванович читал далее: «В случае, если окажешься замеченным представителями германской власти при выполнении задания, не разглашай тайны, не выдавай своих товарищей, иди на самопожертвование ради сохранения жизни товарищей и общего дела».

Глушецкий прочитал все это и задумался. Не для одного, не для десятка людей пишутся такие уставы. Значит, многие участвуют в работе подпольной организации. Теперь понятно, почему каждую ночь в развалинах города раздаются выстрелы, а утром гитлеровцы недосчитываются своих солдат и офицеров. Понятно, почему на железнодорожной станции рвутся мины, появляются на стенах листовки, лозунги…

— Устав признаю… Строгий и справедливый устав.

— Утвержден на собрании подпольщиков.

— И собрания проводятся?

— Проводятся.

Слова клятвы еще больше тронули Глушецкого: «Я, член подпольной Коммунистической организации города Севастополя, даю клятву своему народу и рабоче-крестьянскому правительству, что буду всеми доступными мерами вести борьбу с врагом до окончательной победы нашей Родины, нашей героической Красной Армии. Клянусь соблюдать железную дисциплину, точно выполнять задания руководителей, не разглашать тайны, не выдавать товарищей…»

Глушецкий вынул из кармана химический карандаш, помусолил его и поставил под клятвой свою подпись.

— Салага я и есть салага, — ругнулся он, отдавая листки Сильникову.

Сильников спрятал устав и клятву в ботинок и, выпрямившись, сказал:

— Не огорчайтесь, Савелий Иванович, вы внесли вклад в нашу победу. А теперь разрешите поздравить вас со вступлением в члены нашей организации. И он крепко пожал его руку.

Глава вторая

1

Каждое утро хирург берегового госпиталя Кузьмичев будил Таню:

— Вставай, чертова кукла, нечего жир нагуливать.

Таня не обижалась на «чертову куклу». На Кузьмичева вообще невозможно было обижаться. Этот пожилой человек с хриповатым голосом всегда оживлен, бодр, заразительно смеется, всегда у него приготовлена шутка, анекдот. Приступая к операции, приободрит раненого, обязательно скажет:

— Заштопаю, браток, на славу. Комар носу не подточит, милка шрама не нащупает. Так что потерпи, а будет невтерпеж, матюкайся почем зря. С дурным словом и болячки вылетают.

Таню он будил на рассвете для того, чтобы она шла с ним ловить рыбу. В первые дни она не испытывала удовольствия от утренней рыбной ловли, но из уважения к Кузьмичеву не высказывала вслух свои мысли. А потом ей понравилось вставать на зорьке, выходить на берег, вдыхать свежий воздух, любоваться первыми солнечными лучами, разбрасывающими золотистые блестки на синюю гладь моря. На рассвете стрельба затихала и устанавливалась удивительная тишина.

Кузьмичев засучивал штаны до колен, входил в воду и забирался на облюбованный камень, а Тане говорил:

— А ты лови с берега.

На крючок большей частью ловились зеленушки и собачки. Он снимал их с крючка и отпускал обратно в воду. Иногда ему удавалось наловить с десяток бычков.

— Пожарим, пожарим, — потирал он руки, отдавая улов Тане.

Таня чувствовала себя в его обществе хорошо, непринужденно. Через две недели во время перевязки он, хитро посмеиваясь, заявил:

— Соображаешь ли, чертова кукла, зачем я каждое утро поднимал тебя с постели и тянул на море?

— Не совсем.

— Тоже мне медик! Советую после войны опять на первый курс поступать. Нервишки твои расхлябались. Утренний морской воздух — это же лучше всякого лекарства. Так-то, снайпер. Какой ты снайпер, если руки дрожать будут? С двадцати шагов в корову не попадешь. Стало быть, я позаботился о возвращении в строй не просто Татьяны Левидовой, а снайпера. Дошло?

— Ой, дошло! — весело отозвалась Таня и неожиданно чмокнула его в щеку. — Спасибо вам.

Он усмехнулся и подмигнул:

— Вот и высшая награда за доблестный труд.

А еще через неделю Кузьмичев пожимал Тане руку, поздравляя с выздоровлением. Он проводил ее с территории госпиталя, где еще раз пожал руку и пожелал счастливой охоты на фашистов.

Было это утром. Таня прошла берегом с полкилометра, остановилась и села на камень, чтобы собраться с мыслями.