Нас ждет Севастополь

Когда советские десантники все же высадились в порт, Гартман даже обрадовался. Кто теперь прав? Значит, он как разведчик вполне соответствует занимаемой должности! Докладывая начальству о десанте, он начинал так: «Как я и предполагал и доносил выше…» Вероятно, Майзель будет посрамлен и не станет относиться к нему с таким высокомерием. В лучшие времена ему плевать было на этого Майзеля, грубияна и выскочку. Но Майзель служит в гестапо, а это такая организация, с которой лучше не связываться.

Гартман был уверен, что десант уничтожат в первую же ночь. Но прошли сутки, вторые, а он существует, несмотря на то что для его уничтожения командование подбросило свежие силы.

Неужели?..

Гартман опять остановился у карты. Да, вот тут, у Перекопа, советские войска закроют выход из Крыма. Зловещая тень Сталинграда нависает над 17-й армией.

В дверь постучали, и вошли два офицера — капитан и лейтенант. Последний был в изорванном мундире, с грязным лицом.

— Мы снова заняли здание холодильника, — доложил капитан. Взято в плен около двадцати моряков. Большинство раненые. Привести для допроса?

Гартман несколько мгновений смотрел на них молча, потом ответил:

— Все ясно без допроса, капитан. Не стоит возни. Отправьте их в лучший мир.

— Понятно, — капитан повернулся к лейтенанту. — Там есть крючья для туш. Подвесьте на них моряков под ребра.

— Есть, — козырнул тот. — Разрешите идти?

Когда лейтенант ушел, капитан сел и глубоко вздохнул.

— Жизнь собачья, — произнес он жалобно. — Знал бы ты, как я устал, как все надоело. Чувствую, что нам все же придется удирать отсюда!

— Да, пожалуй, — подтвердил Гартман. — Предчувствие тебя не обманывает.

— Послушай, Густав, не найдется ли у тебя выпить?

В светлых глазах капитана было просящее выражение.

Этот капитан Курт Штейнер был хорошим приятелем Гартмана. Он не выскочка вроде Майзеля, а опытный штабист, работает в оперативном отделе. И отец, и дед, и прадед его были офицерами вермахта. Вероятно, это первое, что сблизило Густава и Курта.

Курт любил выпить, а выпив, принимался философствовать. Городил он всякую чушь, но Густав не одергивал его, а только снисходительно улыбался.

Вынув из стола бутылку, Гартман заметил:

— Это ликер со спиртом. Обманчивый напиток. Не пей залпом.

— То, что мне надо сейчас, — обрадовался Штейнер.

Он налил полстакана, хлебнул глоток, причмокнул от удовольствия и тут же опорожнил стакан.

— Думаю, что боги на Олимпе пили ликер со спиртом, заключил он. — А ты чего же?

— Я воздержусь.

— Дело твое. Ты не против, если я отдохну у тебя минут двадцать? Надеюсь, за это время русские моряки сюда не доберутся.

— Посиди. Расскажи, что нового на передовой.

Штейнер пересел в кресло, расслабил тело и прикрыл глаза.

— Поспать бы… Что нового, спрашиваешь? Могу тебе ответить словами одного борца, который говорил о прошедшей схватке: то он на мне, то я под ним. Мы их окружили, они нас окружили. Отчаянно бьются… Нам бы таких солдат. Тогда весь мир был бы у наших ног…

— В том-то и дело, Курт, — в задумчивости проговорил Гартман. — Они не боятся смерти. Почему? Я давно задаюсь этим вопросом.

— А я тоже думал об этом. Но я нашел ответ.

— Интересно, — Гартман с любопытством посмотрел на Курта, сдерживая ироническую улыбку.

— Сотни лет русский крестьянин живет в страшнейшей бедности. Он уже привык к ней. Следовательно, он живет все время близко к смерти и уже перестал бояться ее, недосуг думать о ней, так как слишком поглощен удовлетворением животных потребностей, а раз так, то ему не приходится ценить себя как личность. От того, что этот крестьянин надел шинель, ничего не меняется. Смерть не страшит его.

— Любопытно, — заметил Гартман. — Что-то рациональное в твоей теории есть. Но я думаю, что не только поэтому, а… Впрочем долго объяснять, а язык…

Не договорив, он поморщился, как от зубной боли, и снова принялся шагать по бункеру. Штейнер несколько минут молча наблюдал за ним, потом встал и из горлышка бутылки отхлебнул несколько глотков ликера.

— Смотри не перебери, — опять предупредил его Гартман.

— Ну что ты, право, — обиделся тот. — Ты же меня знаешь не первый день. Внутри у меня есть ограничитель.

Он опять удобно умостился в кресле. После непродолжительного молчания заговорил:

— Австрийский император Франц Первый как-то сказал, что ему нужны не ученые, а подданные. Тот, кто мне служит, говорил он, должен обучать, чему я приказываю, а кто не может этого делать или приходит ко мне с новыми идеями, тот может уйти, иначе я удалю его.

Гартман покосился на него:

— Что ты хочешь сказать этим?

На круглом лице Курта появилась добродушная улыбка:

— Просто так вспомнилось.

Гартман подошел к нему и, глядя в упор, заявил:

— Врешь, Курт. Ты что-то имел в виду. Кажется, я тебя понял.

Штейнер не пытался отрицать, только лениво протянул:

— Можешь думать что хочешь. Просто вспомнилось по аналогии.

— Под словами императора мог бы подписаться наш фюрер. Это ты имел в виду?

— Можешь предположить, что так.

— Ты меня не выдашь, если задам тебе вопрос?