Нас ждет Севастополь

Уральцев рассказал, что вчера он заезжал в полевой госпиталь и там ему сказали о самоотверженном поступке медсестры Галины Глушецкой. Произошло это два дня назад. Галя работала в эвакоотряде, принимала на берегу раненых и отвозила в госпиталь. Под вечер налетели вражеские самолеты. Галя помогала раненым слезать с подвод и укрывала их в кювете и воронках. Уже летели бомбы, а она в это время несла раненого сержанта. Видя, что не успеет спрятать его в укрытие, Галя прикрыла его своим телом. Осколками разорвавшейся поблизости бомбы ей перебило два ребра, оторвало ступню левой ноги. Но сержанта не зацепило.

— Я хотел увидеть ее, — заключил Уральцев. — Но раненых уже эвакуировали в Геленджик. Начальник госпиталя сказал, что представил Галю к награде орденом.

Немигающими глазами смотрел Глушецкий на веселых скворцов, бегающих по земле, но уже не видел их. Глаза застилала темная пелена, а губы невольно вздрагивали, не давая возможности произнести ни одного слова.

Только вчера он получил от нее письмо, полное любви и грусти. Галя вспоминала об их мимолетной встрече и досадовала, что она была так коротка. Мы, наверное, невезучие, писала она, ведь могли встретиться на Малой земле, в Анапе, но — не судьба. Галя писала также, что подала рапорт о переводе в его бригаду, и напоминала, чтобы он со своей стороны попросил полковника Громова походатайствовать перед начальником санитарной службы армии о ее переводе в часть, где служит муж.

Но Глушецкий знал, что бригада пойдет в десант, и решил, что надо повременить с переводом. Кто знает, как будет там, на крымской земле. В десанте всегда опасно. О переводе он думал поговорить с полковником после того, как закончатся бои в Крыму.

Кто мог знать, что так случится? Винить себя? Но ведь он хотел, чтобы Галя находилась пока в безопасности.

Несколько минут он сидел, понуря голову. И вдруг заговорил горячо и сбивчиво:

— Гриша, дорогой, узнай, в каком она госпитале, его полевой адрес. Тебе легче это сделать, ты бываешь везде, а я прикован к бригаде. Поможешь?

— Постараюсь, — не очень уверенно ответил Уральцев. — Только я ведь с сегодняшнего дня тоже прикован к вашей бригаде до полного освобождения Крыма.

— Да, конечно, — согласился Глушецкий. — Извини, не подумал. — Он поднялся. — Надо идти в роту за Крошкой.

Крошка оказался на месте. Глянув на часы, Глушецкий сказал ему, что через полчаса надо явиться к командиру бригады.

— Есть явиться к командиру бригады, — сказал Крошка. Он достал из полевой сумки сложенный треугольником листок бумаги. — Тебе от матери, — сказал он.

Глушецкий торопливо развернул его. Мама сообщала, что жива и здорова. Приезжал Тимофей Сергеевич, но пробыл дома всего день, опять уехал в Анапу. В письме была еще одна новость — о Розе.

— Послушай, Анатолий, что мама пишет о Розе, — сказал Глушецкий. — Ее арестовали за то, что обманным путем получала денежные аттестаты от нескольких офицеров. Каждый из них считал ее своей женой. Какова?! Ты случаем не выслал ей аттестат?

Крошка помрачнел:

— Я знаю об этом.

— А откуда знаешь?

— Сама написала.

— Сама? — удивился Глушецкий.

— Да, сама, — подтвердил Крошка. — Прислала письмо. Заверяет, что любит меня одного, а то, что совершила такое, так ее подговорила мать, Людмила Власьевна. И еще пишет, что будет просить на суде, чтобы ее отправили на фронт искупить свою вину. Жалко мне ее.

— Неужели ты все еще любишь ее?

Крошка пожал плечами.

— Не знаю. Но думаю о ней часто.

Глушецкий невесело усмехнулся и с укоризной покачал головой.