— Вот я об этом и говорю. Говорю не в укор. Но хочу сказать, что наш тральщик тоже имеет боевые заслуги. С начала войны он наплавал около пятидесяти тысяч миль, отконвоировал двести транспортов, совершил более ста одиночных боевых выходов, переправил на своем борту около десяти тысяч десантников. Более шестидесяти раз подвергался бомбежке вражескими самолетами, сбили четыре самолета. Корабль уклонился от тридцати двух торпед. А сколько вытравили мин…
— Действительно труженики, — с уважением заметил Новосельцев.
Букреев сдвинул брови и вздохнул:
— Но недавний бой нам дорого обошелся. Мы потеряли командира. Замечательный моряк был. Морское дело знал до тонкости, для матросов отцом родным был. Осколок бомбы угодил ему прямо в висок… Я всего неделю командиром и еще не привык к этой должности. Мне все кажется, что делаю хуже, чем бывший командир. Вы не испытывали такого чувства?
— Бывало, — сказал Новосельцев, вспомнив, как он принимал катер у Корягина.
— А ребята на тральщике боевые, — после некоторого молчания продолжал Букреев. — В тот бой, когда убило командира, на корабль упало две бомбы. Начался пожар. Огонь подбирался к глубинным бомбам и к артиллерийскому погребу. Кораблю грозила гибель. Но матросы спасли его. Командир отделения трюмных машинистов Чуркин кинулся сквозь огонь к бомбам, навалился всем телом на спусковые рычаги — и бомбы пошли на дно. Чуркин обгорел, мы отправили его в госпиталь. Нужно было затопить артиллерийский погреб. Здесь отличился старшина Петров. Среди дыма и огня он пробрался к магистрали и пустил воду в погреб. Тоже обгорел…
Букреев встал, подошел к письменному столу, постоял немного, раздумывая, потом вернулся и опять сел на стул. Новосельцев догадался, что тот не знает, как начать разговор о главном. Букреев закурил новую папиросу.
— Наш тральщик относится к типу дизельных базовых, — сказал он. — Длина его шестьдесят два метра, ширина семь метров шестьдесят два сантиметра, водоизмещение четыреста тонн. Ход — восемнадцать узлов. Двигатели Коломенского завода по тысяча четыреста сил. На вооружении у нас две пушки — одна стомиллиметровая и одна сорокапятимиллиметровая, два пулемета…
Он замолк, не закончив фразу, затушил недокуренную папиросу, опять встал и подошел к письменному столу. Достал из него толстую тетрадь в черной клеенчатой обложке, протянул ее Новосельцеву и, натянуто улыбнувшись, сказал:
— Вот это та самая тетрадь, в которой вы прочли: «Лучше быть пять минут трусом, чем всю жизнь покойником» — и дальше в том же роде.
Новосельцев взял тетрадь и тут же положил ее на стол и прикрыл ладонью. Похоже, что Букреев начнет оправдываться, а Новосельцеву хотелось, чтобы Букреев не оправдывался, а сказал что-то другое. Ведь с виду он производит хорошее впечатление, прижился на боевом корабле, получил повышение по службе.
— Может быть, не стоит тревожить прошлое, — не совсем решительным голосом заметил Новосельцев.
— Мне хочется, чтобы вы поняли меня.
— Ну что ж, говорите, если есть такая потребность.
— Прошу заранее извинить за то, что не очень связно буду рассказывать. Не потому что волнуюсь, какое-то другое чувство одолевает.
— Ладно, какие еще там извинения, — нарочито по-простецки сказал Новосельцев, понимая, что Букреев чувствует себя сейчас не очень удобно, и начиная сочувствовать ему.
Сев напротив и смотря в глаза собеседнику, Букреев заговорил:
— Что вы думаете обо мне? Я ставлю себя на ваше место и вот какую оценку даю: адмиральский сынок, трусливый, самонадеянный, явно делает карьеру. С помощью папаши уже стал командиром корабля, звание капитан-лейтенанта получил.
Новосельцев хотел что-то сказать, но Букреев поднял руку, давая понять, чтобы тот молчал.
— Иного мнения у вас не может быть, потому что знали вы меня мало и был я повернут к вам, как говорится, только одной стороной. Вам бы, Виктор Матвеевич, надо было не выгонять, а присмотреться ко мне, увидеть и другую сторону.
— Это верно, — согласился Новосельцев. — Я жалею, что тогда погорячился.
— Я не осуждаю вас за то. На вашем месте я, может быть, поступил так же.
— Мне был фитиль от командира дивизиона и от комиссара за это.