Нас ждут

Я бросился к ним, но споткнулся о шланг, который вился чёрной змеёй через площадку. Я упал на одно колено, вскочил, потёр ладошкой поверхность — не осталось ли вмятины — и побежал вперёд, к моим новым друзьям.

— Молодец, пацан! — улыбаясь, сказал пожилой строитель небритому. — Настоящий бетонщик — не себя щупает, а бетон!

Потом мы спустились в деревянную будку, грелись у маленькой чугунной печки, потом пили горячий чай из самовара — такого блаженства, как от этого чая, я не испытывал ещё никогда. Чувствовалось, как тепло входит в руки и в ноги, доходит до кончиков пальцев, потом наступила дремота. Строители довели меня с собой до автобуса, усадили. Там, в тепле и в тесноте, меня окончательно разморило, и я заснул.

2. НОЧЛЕГ

Проснулся я от знакомого голоса. В темноте светила только настольная лампа, и дядя Кадя, сидя за столом, говорил по телефону.

— Да, да... Встрлечай генерлатор в Крласноярлске, оттуда — крловь из носа — черлез трли дня он должен быть здесь!

Я радостно улыбнулся, — это был дядя Кадя, без всяких сомнений, только он так говорил: букву «р» одновременно с «л».

— Ну, прливет Курлицыну. Встрлетимся на крлайкоме. Прливет! — Он повесил трубку, сидел некоторое время неподвижно, ссутулившись, потом, резко повернувшись, посмотрел на меня.

— Прлоснулся? Да-а, устрлоил твой папаша тебе весёлые каникулы!

— А что? Мне нравится! — проговорил я, бодро поднимаясь.

За окнами было уже темно, но было видно, что по стёклам кривыми, извилистыми путями стекают капли дождя.

— Идёт ещё дождь! — с отчаянием проговорил я.

— Тут уж так у нас, — сказал дядя. — Когда ветер дует из Хакасии, «хакасец» называется, воздух проходит нагретый в степи — сухо, тепло. А когда ветер начинает дуть с юга, переваливает через горы, там охлаждается, холодный приходит с дождём, как сейчас.

— А надолго это?

— Боюсь, что да. А нам это, сам понимаешь, паводок, да ещё дождь... Впрочем, если потеплеет, тоже нехорошо.

— Почему?

— Ледники таять начнут в горах, уровень воды ещё скакнёт. А нам спускать её пока некуда — агрегаты не готовы. Сбрасываем, сколько можем, через водосбросы, сбоку плотины, да не справляются они: семнадцать тысяч кубов в секунду приходит, а они пропускают только пять! А остальные двенадцать тысяч — это в секунду, соображай, — за плотиной скапливаются, над головою у нас висят.

— А когда же вы запустите агрегаты?

— Первый послезавтра должны, — проговорил дядя Кадя. — Но столько оказалось проблем... даже не знаю!

— Так надо разобраться! Пойдём!

— Без тебя, может быть, сделаем как-нибудь! Вот видишь, как работают люди! — Он поднял настольную лампу, осветил комнату.

Я с удивлением посмотрел на комнату, потом на него: где он тут увидел работу? Обыкновенная комната, шесть застеленных кроватей, на одной, где лежал я, одеяло смято.

— О какой работе вы говорите? — спросил я. — Ничего не вижу. Кровати только, и всё.

— Вот то-то и оно! Кровати ты видишь: а где люди на них? Сейчас, между прочим, полпервого ночи уже!

— И где же они? — спросил я. — Работают?

— Вот именно!

— И когда же они придут?

— Когда турбину закрутят — вот когда. В этой комнате, кроме нас с тобой, ещё четыре пусконаладчика живут, неделю уже. Но это считается только, что они живут тут, на самом деле — всё время там!

— Где — там?

— На агрегате, где же ещё? — сказал дядя. — В него упёрлось. Я и сам на секунду лишь забежал, в Красноярск позвонить. Всё, обратно надо идти! — Дядя Кадя поднялся, застегнул под подбородком ремешок каски, вздохнул.

— А кто это — пусконаладчики? — спросил я, оглядывая тёмную пустую комнату.

— Ну, думаю, это даже ты сможешь разобрать, — улыбнулся дядя. — Пусконаладчики — это те, которые налаживают пуск! Знаешь, сколько разного надо соединить между собой, чтобы заработало, чтобы по проводам ток пошёл? Вода по водоводам куда будет нажимать?

— На... турбину?

— Ну, приблизительно... На рабочее колесо турбины! На железный цветочек с лопастями-лепестками. Сто пятьдесят тонн весит всего. Между прочим, в Ленинграде делали его, на знаменитом механическом заводе, а сюда морем доставляли: по Ладоге, по Онеге, по Беломорско-Балтийскому каналу, потом...

Он посмотрел на меня.

— По Белому морю, — продолжил я.

— Потом?

— Потом... по морю Лаптевых? — проговорил я.

Почему-то из всех этих крайне удалённых от нас морей запомнилось мне только одно — море Лаптевых, и то, наверное, лишь потому, что у нас в классе был Лаптев.

— Да, будь ты капитаном, вряд ли ты довёз бы колесо до места! После Белого моря по Баренцеву они плыли, потом через пролив Карские Ворота в Карское море и уже через Карское море в порт Дудинку, в устье Енисея. Там перегрузили краном колесо — сто пятьдесят тонн, напоминаю, если забыл, — на речной уже борт. «Бортом» у нас корабль называют, а также самолёт — и вверх по Енисею поплыли. Плыли, плыли — стоп! Плотина Красноярской ГЭС. Что делать?

— Обратно плыть? — растерянно пробормотал я.