Наш маленький, маленький мир

Зимой она обшивала всю семью. Соседки выплачивали ей по кроне, иногда совали миску яблок, мешок картошки или кочан капусты с огорода. Осенью тетя Марженка собирала на полях сахарную свеклу и варила патоку. Ее ели с хлебом, с ней же пили чай.

Для меня посещение Сухдола всегда было праздником. Мы шли пешком через Стромовку и через Седлец, потому что мама не могла с коляской преодолеть подбабскую лестницу, а влезть в трамвай или автобус не осмеливалась.

Квартира у тети нарядная, чистенькая, приветливая. Белая мебель, в комнате и в кухне — яркие занавесочки. На стенах картинки, на столе всегда цветы: весной — одуванчики, летом — ромашки, зимой — хвоя или вереск.

Но жили здесь без удобств, летом дядя таскал воду издалека, зимой ветер продувал домишко насквозь, словно он был бумажный. Стены в комнате покрывала блестящая изморозь, изо рта валил пар, по утрам даже волосы смерзались. Топили только маленькую печурку в кухне. Иногда дядя привозил от нас на санках «пайковый» уголь, и то когда стемнеет. Утром вода в умывальнике промерзала до дна.

У коммунистов тоже есть свои предубеждения, дядя ратовал за женское равноправие, но ему было неприятно, что его кормит жена — маленькая женщина, которая проходила под его поднятой рукой, не наклоняясь.

Он делал все, что мог. В четыре утра плелся голодный и озябший в Прагу, в контору по найму. Иногда что-нибудь удавалось найти, но в большинстве случаев возвращался ни с чем. Он ждал снегопада, но, когда снегу наконец наваливало по колено, подрядиться на уборку не мог — не было башмаков. Получался заколдованный круг. Если удавалось сэкономить на транспорте, то все планы разбивало отсутствие обуви — ведь босиком не пойдешь на работу, а без работы не купишь башмаков. Летом он подрабатывал у дяди Вашека. Но, отдав зимние долги, снова сидел без гроша.

Дядя мыл посуду, приглядывал за похлебкой и, видя, как его маленькая жена за несколько крон корпит над шитьем, задыхался от злости. Он частенько взрывался, они ссорились, но у тети в запасе всегда находился спасительный анекдот — она умела все обратить в шутку.

После долгих лет супружества у них родился сын, тете уже было за тридцать, но выглядела она школьницей, и бабки вслед злословили: «Не успеют школу кончить, как уже… ну, и молодежь нынче пошла!»

Настало время тете родить, денег ни гроша, и они отправились из Сухдола на Штваницу, в бесплатную больницу. Врач осмотрел и рассудил, что явились они преждевременно.

— Приходите завтра.

Поплелись обратно. На Летной тетя почувствовала усталость, и они зашли к дяде Пепику выпить кофе, передохнуть.

— Куда ты потащишься в темноте по этой страшной лестнице? — сказал дядя Пепик. — Оставайся-ка лучше у нас, как-нибудь разместимся.

Большая Маржка устроила маленькую Маржку поудобнее. Если в одной комнате на двух кроватях умещаются четыре человека, то втиснутся и шесть.

Тетя Маржка-большая обладала острым язычком, обо всем имела свое суждение, но душа у нее была золотая. Кроме Лидунки, у них жила еще и племянница. Лидунка с Божкой легли на одну кровать, тетя Марженка на вторую, а на трех взрослых пришлась одна раскладушка. Поначалу долго торговались — каждый уступал это ложе другому, а потом, оставив раскладушку без внимания, расположились на стульях. Спать пришлось недолго. Ребенок появился на свет той же ночью, и через раскладушку, расставь они ее, бабка-повитуха все равно не смогла бы подойти к тете Марженке.

Я очень любила тетю Марженку и восторгалась ее младенцем с такой страстью, что сама себя не узнавала.

Впервые в жизни перед уроками я, улыбаясь во весь рот, подскочила к нашей пани учительнице и сообщила, что у нас родился мальчик.

Эта столь необычная для меня реплика произвела странное впечатление. Пани учительница на минуту утратила дар речи и перестала следить за выражением своего лица. На нем, скорее всего, отразился ужас, и я с некоторым опозданием поняла, что вышла за рамки приличия. С каким удовольствием я взяла бы свои слова обратно!

— Передай молодой мамаше, что я желаю ей и ее мальчику большого счастья, — сказала пани учительница. Я почувствовала холодную вежливость этой формальной любезности и, пристыженная, опустилась на место.

Тете я, конечно, не передала этого банального пожелания. Что общего у пани учительницы с нашей семьей?

— Надо как-то помочь Маржке, — рассуждала мама теперь, когда у нас появились деньги.

— Я же тебе сказал, делай что хочешь!

— Но деньги-то твои!

Папа махнул рукой. Потерянных на войне и в плену семь лет и изуродованную ногу не оплатить никакими деньгами. Он никогда об этом не говорил вслух и не разрешал говорить никому — он слишком хорошо знал, что война перевернула всю его жизнь. Его упорное желание остаться рабочим проистекало из убеждения, что актером он стать не может. Театр был его самой большой любовью, его болью, и папа напрасно пытался излечить ее страстью к шахматам.

Не могу ничего сказать насчет артистического таланта отца. Взрослой я его на сцене не видела — к тому времени он стал режиссером любительского театра.