Наш маленький, маленький мир

Дорогие друзья, — писала Лойзка, как обычно, одной длинной фразой, — примите мой сердечный привет и добрые воспоминания оповещаю вас что умер мой муж такой хороший человек а я дрянь еще хожу по белу свету…

Что там было дальше, уже не имело значения; я была еще совсем ребенком, но поняла, что ни грамматика, ни знаки препинания не имеют значения, столько любви и поэзии было в этих простых словах.

Умер мой муж такой хороший человек а я дрянь еще хожу по белу свету…

Это ли не взрыв глубокого чувства? Кто бы сумел написать более горячее признание в любви?

Пани Лойзка вопреки своим отечным ногам дожила до глубокой старости, но я так и не смогла найти в себе смелости и признаться ей, что из чувства глупейшего любопытства уморила первых вуалехвосток ее мужа.

К своим соседям мы отчасти причисляли и семью адвоката из соседней виллы, которого все величали «пан доктор». Пан доктор был не взаправдашний доктор, который лечит людей, и поэтому не слишком важничал. Юрист нам был ни к чему, а вот пану адвокату иной раз могли сгодиться папины умелые руки.

Вся докторская семья любила меня. Марушка со мной играла, будто с куклой, пан доктор сажал на колени и от души хохотал, когда его черная с белыми пятнами собака заходилась в лае от ревности.

«Я Зоринку не люблю, — говорил пан доктор и гладил меня по головке, — люблю девочку».

Сучка злобно щерила зубы, но на большее не отваживалась.

Я не помню, как случилось, что во мне проснулись инстинкты хорька, — очевидно, мне просто попало в руки треснувшее яйцо, и я решила его попробовать. Ходить я еще не умела, лишь ползала по полу, но всякий раз, найдя яйцо, выпивала его.

Это мое пристрастие вызывало живой интерес у наших соседей — подозреваю, что я чуть-чуть играла, глотая предложенное угощение. До сих пор ощущаю на языке отвратительную слизь белка: я проглатывала его с закрытыми глазами, он противно проскальзывал в горло, затем всасывала желток, более приятный на вкус, я разминала его языком, победоносно покатывая пустую скорлупку.

Жена пана доктора превратила мое несложное представление в красочное зрелище, я не только съедала яйцо, но сначала сама его и сносила. Присаживалась на корточки, кудахтала «ко-ко-ко!», и в конце концов под моей попкой оказывалось беленькое, кругленькое, таящее божественный нектар яичко. Я долго верила, что действительно могу снести яичко, и иногда тщетно пыталась проверить это где-нибудь в укромном месте. То, что мне удавалось произвести на свет, весьма мало походило на яичко. Первые сомнения зародились, когда в гостях у пана доктора я вдруг начала нести самые разнообразные предметы — очки, сбивалки и т. д. и т. п. И мне сразу перестал нравиться смех взрослых, он прозвучал как-то обидно, и я наотрез отказалась изображать курочку.

Пан доктор с увлечением играл со мной в аэроплан, он кружил меня вокруг себя, и я то взлетала вверх, то опускалась вниз. Зоринка прыгала, доктору было весело, а у меня заходилась от страха душа, а вдруг он меня не удержит. Он-то меня удержал, зато мне отомстила Зоринка: поняв, что я трушу, она расхрабрилась и цапнула меня за коленку. Крови не набралось бы и с ложечку, но слезами я едва не затопила весь сад — чем больше меня утешали, тем громче я ревела; чем только мне не мазали коленку, заклеили ее пластырем, пан доктор нес меня на руках, его жена тащила кусок торта, а завершала шествие Марушка. Я же одна заменяла целый оркестр, играющий фортиссимо.

Мама в ответ на извинения махнула рукой и, невзирая на все увещевания пана доктора, к врачу меня не повела. Вместо меня на осмотр повели Зоринку, что переполнило мою душу злорадством.

На коленке остался след зубов, а на тарелке — кусок торта. Это кондитерское изделие не было нам незнакомым, и, хотя война, когда мама питалась одним турнепсом, а папа довольствовался лагерным пайком, окончилась недавно, торт считался у нас несъедобным. Вкус у него был кисловато-сахариновый, запах тухловатый, сверху торт был твердый, а внутри клеклый, что касается цвета, то лучше о нем умолчать. Я не могла взять в толк, почему за то, что меня цапнула собака, жена доктора осудила меня еще и на поглощение этого шедевра кулинарного искусства. Мама, видимо, была того же мнения.

— Выкинь в канализацию, но смотри, чтоб никто не видел.

Я кое-как дотащилась до канализационной решетки, огляделась и стала протискивать между прутьями огромный кусок коричневой массы. Он не желал пролезать, и мне пришлось основательно потрудиться, а когда я обернулась, мой взгляд встретился с оскорбленным взглядом адвокатовой жены.

Она не произнесла ни слова, но наши добрососедские отношения стали прохладнее. Адвокатская семья больше меня к себе не приглашала.