Наш маленький, маленький мир

Им, вероятно, тоже. Они отлично ладили и про войну никогда не говорили. Пан Тврды был хороший столяр, но, как только его начинала мучить рука, оставался без работы. Найти новую было не так-то просто. Пани Лойзка никогда не позволяла себе упрекнуть в этом мужа. С утра до поздней ночи она шила рубахи. Денег едва хватало на еду. Когда от холода в нетопленой комнате у нее сводило пальцы и нельзя было больше орудовать иглой, пани Лойзка являлась к нам погреться.

— У нас там как в мертвецкой, — говорила она извиняющимся тоном и раскладывала свое шитье.

Я любила ее посещения, она говорила, не закрывая рта, а я вся превращалась в одно огромное ухо. А муж ее в это время сидел, укутавшись в одеяло, и смотрел; он мог целые дни, целые недели, целые месяцы смотреть, как водяной паук нанизывает на мохнатые лапки серебряные шарики воздуха и запускает их под свой водолазный колокол.

Сосед и не подозревал, до чего я на него похожа, ведь я тоже, к великому маминому неудовольствию, могла целыми часами разглядывать стебелек травы, мушиную лапку, муравьиную тропку.

— На что ты там опять уставилась? — сердилась мама и напрягала зрение.

Но где же ей было приметить блеск слюды в песке, этого ей не понять. А наш сосед понял бы меня, но мы никогда с ним не беседовали. Я была, видимо, слишком велика для его наблюдений, и он меня не замечал, а ведь я совершила против него великий грех. Однажды он вынес в коридор своих самых драгоценных и в то время редчайших рыбок — скалярий.

— Приглядывай за Павликом, как бы этот чертенок часом не постучал по стеклу, — заклинала меня пани Лойзка. — Мой Тврды с ума спятит, если какая-нибудь из его бестий окочурится.

Я долго смотрела, как рыбки величественно двигаются среди царственных растений, шевеля своими вуалями и тараща блестящие глаза.

…Я стою, словно приросла к полу, рыбки плавают то друг над дружкой, то рядком, они словно танцуют, и вдруг одна направляется прямо ко мне, открывает рот, смотрит вызывающе, и я слышу, как она шепчет на своем безмолвном рыбьем языке: постучишь — не постучишь? Осмелишься — не осмелишься?

Я постучала совсем-совсем легонько. Едва я дотронулась до стекла, рыбки испуганно взметнулись, заколыхались вуали, а я все стучу и стучу, сама не зная почему и зачем. Они и впрямь погибли, эти великолепные рыбки, их вуали свернулись, сморщились, краски пожухли, помутнел перламутр их глаз.

Никто не обвиняет меня, никто не застал меня на месте преступления, но сосед совсем почернел от горя, а пани Лойзка все шьет и шьет: ей нужно наготовить целую гору рубах и купить одну-единственную рыбку, чтобы своими красками она погасила его горе.

Мой братишка подрос и начал бегать; он не дает соседке покоя: то схватит наперсток, то булавку, то скроенный воротник, но охотнее всего он хватает свисающий край рубахи и стаскивает всю груду на пол.

Пани Лойзка кричит, ругается, грозится, что лучше уж будет мерзнуть дома. Она отогревает онемевшие пальцы над горелками, которые окружают аквариум, но через час-другой раскаивается и возвращается к нам. Она шьет и болтает, болтает, я заслушиваюсь, и братишка, ловко обманув меня, тихонько, словно на кошачьих лапках, подползает поближе, дергает скатерть, и пани Лойзка, меча громы и молнии, уходит.

Мама грозит Павлику, а сама не может удержаться от смеха (до чего же резвый, здоровенький мальчуган), но соседка все же должна быть удовлетворена, и мама отвешивает мне подзатыльник — присматривай, дескать, за братом. Всю зиму, всю весну, всю осень повторяются, то тихие, то драматические уходы пани Лойзки. Я подозреваю, что ее гонит из квартиры не только холод и зеленоватый мрак, но и живая рыбья пища, мучные червяки, похожие на белые нитки, которых она разводит в коробках из-под манной крупы. Я подозреваю, что она вдевает их в иголку, но убедиться в этом не отваживаюсь.

У нашей соседки есть еще одна особенность: ноги у нее имеют форму перевернутых бутылок, а когда она надавливает голень большим пальцем, то там надолго остается ямка. Соседка утверждает, будто ноги у нее превратились в бутылки оттого, что в детстве она садилась голым задом на лестницу.

Хоть я никак не могу взять в толк, какая тут связь, но я на камень не сяду ни за что на свете.

Пани Лойзка любит вспоминать два своих героических поступка и умеет их преподнести весьма красочно. Одно событие случилось еще до моего появления на свет, пани Лойзка тогда была не замужем. «Помнишь, подружка, какая я в девчонках была? Парни липли ко мне, как мухи к меду. Я ему и говорю: вы, видать, скорее из Дразнилок, чем из Женилок, а он отвечает: ты ведь у нас умница, какая может быть свадьба из-за одного поцелуя? — и тащит меня в подворотню, туда, где потемнее, я ничего, не сопротивляюсь, да и на что? Иду за ним, за нахалом, но, только он ко мне свои лапищи протянул, я как отвешу ему по морде раз справа, раз слева, он чуть стенку головой не прошиб».

Позже этот совратитель стал депутатом, и пани Лойзка чрезвычайно гордилась, когда встречала в газетах его имя. Такие статьи она тщательно собирала и, сияя от гордыни, показывала всем знакомым.