Наш маленький, маленький мир

И опять-таки она недоумевала, как могло получиться, что при папиной черной шевелюре и ее медных кудрях природа наделила меня редкой бесцветной порослью. Видимо, мамино представление о теории наследственности было чересчур примитивным.

— Волос от волоса не слышит голоса, — недовольно говорила она, — да и цвет как у зайца под хвостом, девчонка — ну, просто ни рожи ни кожи, прости меня, господи!

Тогда в моде были толстенькие херувимчики с румяными щечками, я же представляла собой явно неудачный экземпляр ребенка, который никак не мог быть предметом родительской гордости.

Еще более, чем внешность, маму раздражал мой характер.

— Сидит как квашня, слова из нее не вытянешь, ну куда опять уставилась, горе ты мое?

Мама не знает, что феи одарили меня особым редкостным даром: мне не бывает скучно. Никогда не бывает. Достаточно одного муравья и одной травинки на целый день.

— Эта девчонка не иначе тронется, — вздыхает мама.

Она ровно ничего не видит там, куда я уставилась восторженным взглядом. Она не замечает: малявочка старается перевернуться на брюшко, подрагивают ее лапки, блестит краешек одежки; не видит, что травинка отбрасывает на жучка тень и тень эта перерезает его пополам. Интересно, а ему не больно? Откуда ты взялся, жучок? А у тебя тоже есть братишка? Какой величины игрушки у таких вот крохотных жучков? А коляски? У жучков коляски есть?

— Я спрашиваю, куда ты уставилась? — кричит мама. — Отвечай, что ты там ищешь?

— Ничего.

— На что же ты тогда смотришь?

— На ничего.

Я глуповато улыбаюсь. Это маму тоже бесит, она считает, что и смеюсь-то я совсем не по-людски. Глупо смеюсь, по-идиотски.

Но более всего беспокоят маму мои превращения. Я моментально сливаюсь с любым окружением, я замарашка среди замарашек, чистюля среди умытых и ухоженных девочек, мальчишка среди мальчишек, дикарь с дикарями, умница-разумница со взрослыми, я растворяюсь в толпе.

А вот мама ужасно гордится тем, что отличается от жен остальных рабочих, и хотя поддерживает с ними добрососедские отношения, но соблюдает дистанцию: ни с кем не делится и ни с кем не советуется, не дает в долг, но и сама никогда и ничего ни у кого не просит. И люди с ней осторожничают, дивятся ее познаниям, восхищаются ее хрупкостью.

Моя ординарная внешность (до чего же меня унижает это малопонятное, но, несомненно, оскорбительное слово) не вяжется с маминой нежной красотой.

Зато братишка полностью удовлетворяет мамино тщеславие: у него тонкие черты лица, черные волосы, смуглое личико, румяные щечки, он пухленький и улыбчивый, весь в ямочках и перевязочках и вызывает всеобщее восхищение.

Восхищаюсь им и я тоже, хотя из-за него моя жизнь пошла шиворот-навыворот. Он отнимает все мое время, и, вероятно, это к лучшему: я совсем забыла про глинистую яму и перерубленные корешки. Лишь во сне ко мне постоянно возвращается бурая чавкающая грязь, которая хочет меня поглотить.

Братишка младше меня, но чего только он не придумывает! Не успеет мама выйти, как в его глазах сразу же зажигаются озорные огоньки! Вот он забрался на стул, со стула на буфет и пошел хозяйничать. Он кидает мне соль, муку, крупу, сахар, и, если я не успею поймать, все шлепается прямо на пол.

— Павлик, положи на место, — жалобно прошу я.

— Нет, я буду просеивать.

— Нельзя.

Но напрасны все мои запреты, да и от плетеного стула мне его не оттащить, какое там! Разве я с ним справлюсь, он все равно вырвется.

— Немедленно положи на место! Нам попадет, вот увидишь!

Мука тонкого помола чудесно проходит сквозь сито плетеного сиденья, я смотрю, как она горкой ложится на пол. Братишка добавляет соль, она слиплась, но он быстро соображает, что надо делать, и разбивает комья пестиком. Я не участвую, я просто каменею от страха, но мне нравится, что соль красиво завершает зыбкий конус муки. Павлик добавляет сахар и манку, и уполовником снова и снова просеивает эту прекрасную смесь.

— Это что такое? — кричит мама.

Ах, если б она только кричала! Сколько подзатыльников на совести наших плетеных стульев!

— Такая большая девчонка и спокойно смотрит, как он шалит! Ты воображаешь, что у нас есть лишние деньги! Вот заставлю тебя перебирать, как Золушку!

Я увертываюсь от оплеухи и представляю себе, что вот сейчас прилетят голубки и примутся клювами отделять муку от сахара и соль от манки.

Мама собирает всю кучу на широкий совок.

— Ступай выкинь в канализацию! Да смотри, чтоб тебя никто не увидал. И не споткнись.

Я не споткнулась, я тащу полный совок обеими руками, но на дворе ветер, он подхватывает муку, кружит белый вихрь, я отдаю ему и все остальное, на, бери, бери! Все бери себе, метелица, свари своему малышу кашки, целый горшок свари. Глаза щиплет от соли, на ресницах осела мука, и на платье тоже, вокруг меня — белым-бело, я заляпала белыми следами всю прихожую. Мама даже сердиться не может, лишь окидывает меня удивленным взглядом: ну что за гадкий утенок вылупился в нашем гнезде!