Наш неистовый конец

Он толкнул дверь ладонью, и она легко открылась. Со вздохом облегчения Маршалл ввалился внутрь, на секунду задержавшись, чтобы понюхать воздух. Теперь в квартире пахло не так, как когда здесь жил он. Наверняка это потому, что теперь он тут не живет. В воздухе стоял запах пыли, рабочая поверхность в кухне выглядела так, будто ее не вытирали уже несколько недель. Жалюзи были перекошены, как будто их наполовину подняли давным-давно и забыли опустить, так что днем в квартиру едва проникал свет, а ночью они кое-как блокировали чернеющую за окном тьму.

Маршалл наконец добрался до комнаты Вени и осторожно уложил его на кровать. Теперь, когда они были в безопасности, на него навалилась усталость, и он нагнулся, упершись ладонями в колени и тяжело дыша. Он не шевелился, пока его сердце не перестало неистово колотиться, боясь, как бы этот громкий стук не разбудил Веню, но тот продолжал неподвижно лежать, и его грудь чуть заметно поднималась и опускалась.

Маршалл опустился на корточки. Он смотрел на своего друга – просто смотрел на него, больше ничего, – как делал все эти месяцы, как продолжал следить за ним, боясь, как бы Веня не совершил какую-нибудь глупость. Было странно опять очутиться так близко к нему, привыкнув быть наблюдателем. Странно, что можно коснуться его – внезапно рука Маршалла потянулась к Вене, убрала русую прядь с его лица. Нет, нельзя. От его прикосновения Веня может проснуться, а он, Маршалл, совсем не хотел нарушить самое главное из обещаний, которые он дал Джульетте.

– Какой ты сильный, – тихо прошептал он. – Я рад, что мы не поменялись ролями, потому что, оставшись в этом мире без тебя, я бы бросился в Хуанпу.

До того как он попал к Белым цветам, детство Маршалла было безотрадным. Когда его мать была слишком занята своим бесконечным шитьем, он уходил в поля за их домом и там играл в блинчики, бросая плоскую гальку в воду мелких ручьев и обдирая мох с камней. Вокруг них никто не жил – никаких соседей, никаких других ребятишек, с которыми он мог бы поиграть. Только его мать, дни напролет сидящая над своей швейной машинкой и время от времени поглядывающая на окно в надежде, что вернется его отец.

Она давно умерла. Маршалл нашел ее тело как-то утром – она лежала в своей кровати, холодная и неподвижная, как будто спящая.

Тихий вздох. Рука Маршалла замерла, но дыхание Вени оставалось ровным, глаза по-прежнему были закрыты. Маршалл встал и сжал кулаки. Ему нельзя быть здесь. Обещание есть обещание, а он человек слова.

– Я скучаю по тебе, – прошептал он, – но я не бросил тебя. Не забывай обо мне, Веня.

У него щипало в глазах. Если он задержится здесь, ему крышка. Подобно занавесу, закрывающему сцену, Маршалл медленно побрел прочь из своей бывшей квартиры и исчез в темноте.

Глава двадцать

Венедикт проснулся утром с ужасной головной болью. Его разбудил яркий солнечный свет, и от этого чересчур яркого света боль в основании его черепа становилась хуже, переходя в позвоночник, как будто чья-то рука щипала его нервы.

– Господи, – пробормотал он, подняв руку, чтобы заслонить глаза от солнца. Почему он не опустил жалюзи в спальне перед тем, как лечь спать?

Он резко сел. А когда он, собственно говоря, вообще лег спать?

Едва он шевельнулся, что-то кольнуло его в плечо и, опустив взгляд, он увидел на своей простыне засохшую лужицу крови, вытекшей из поверхностной раны. Он осторожно повел плечами, проверяя, нет ли у него других ран. У него все ныло, но в остальном он функционировал нормально – так же, как и всегда. Рана на его плече закрылась сама собой, и он понятия не имел, как долго пролежал здесь, пока его тело приходило в норму.

Ошарашенный, Венедикт подтянул колени к груди, оперся на них рукой и прижал ладонь ко лбу, пытаясь отогнать раскалывающую череп боль. Затем он попытался мысленно увидеть последнюю картину, которую помнил – но увидел только выстрелы в темноте и пылающий дом. Он бежал к какому-то Алому с пистолетом в руке, а потом…

Ничего. Он понятия не имел, что случилось потом. Он даже не знал, куда подевался его пистолет.

– Как такое возможно? – спросил он вслух. Дом не ответил, только воздух в нем лениво пошевелился от его голоса, как это порой бывает, когда в комнате тесно.

Внезапно он ощутил едва заметный намек на запах – смесь пороха, перца, мускуса и дыма.

Он вскочил на ноги. Маршалл. Боль пронзила его снова, как в то первое утро, когда он проснулся и вспомнил, что эта квартира пуста, что комната Маршалла пуста, что его тело осталось лежать на полу разгромленной больницы. Он сходит с ума. Он почуял его запах. Как будто Маршалл был здесь. Как будто он не погиб.

Судорожно втянув в себя воздух, Венедикт резко достал из гардероба другой пиджак и натянул его, не обращая внимания на боль в раненом плече. Не все ли равно? Что такое еще один очаг боли, когда у него их так много? Когда он весь состоит из горя и мук?