Наш неистовый конец

– О, не будь занудой, – презрительно сказал Дмитрий. – Я не слышал никаких детских криков. И никакого шума, если не считать хаоса на улицах. Возможно, у тебя, Венедикт Иванович, галлюцинации. С теми, кто не может заставить себя уважать, такое случается…

Рома не стал слушать, какую еще глупость скажет Дмитрий. Он уже бежал вверх по лестнице, перескакивая через ступеньки. Наконец он ворвался в спальню Алисы, в ушах у него ревело. Как и сказал Веня, Алисы тут не было. Но это ничего не значило: Алиса вечно где-то пропадала. Возможно, она сейчас сидит в какой-нибудь вентиляционной трубе, доедая спринг-ролл, и прекрасно проводит время.

– В ее комнате ее нет, я уже проверял, – донесся до Ромы голос Вени еще до того, как тот вошел в комнату, запустив обе руки в волосы.

– Вообще-то в этом нет ничего необычного, – сказал Рома.

– Да. Но я слышал ее крик.

– Дмитрий прав в одном – на улицах сейчас все время слышны крики. Идут массовые беспорядки. Я слышу крики даже сейчас.

Венедикт только пристально посмотрел на него.

– Я хорошо знаю, как звучит голос Алисы.

От уверенного тона Вени Рома растревожился еще больше. Повинуясь инстинкту, он повернулся и бросился к своей комнате. Он сам не знал, почему решил посмотреть именно там, но осторожно открыл дверь и вошел. Венедикт последовал за ним.

В его комнате стоял жуткий холод, потому что окно было открыто. И на карнизе, пришпиленное к деревянной раме узким клинком, на ветру трепетало письмо.

Руки Ромы покрылись гусиной кожей. Венедикт шумно втянул в себя воздух и, когда Рома не сдвинулся с места, подошел к окну, выдернул нож и развернул послание.

Когда он поднял взгляд, в его лице не было ни кровинки.

– «Мой дядя самых честных правил, – прочел Венедикт, – когда не в шутку занемог…»

Ему не было нужды продолжать – Рома знал следующие две строчки.

– «Он уважать себя заставил, – монотонно проговорил он, – и лучше выдумать не мог».

Первая строфа «Евгения Онегина». Рома прошел вперед и взял письмо, смяв края. Вслед за знаменитыми поэтическими строками было написано:

«Я слыхал, что самый благородный способ убить кого-то – это дуэль. Пора бы внести в нашу кровную вражду нотку благородства, тебе так не кажется?

Встреться со мной через неделю. И я верну ее».

Под текстом стояла размашистая роспись, не оставляющая сомнения в том, кто автор письма.

– Они захватили Алису, – хрипло произнес Рома, обращаясь к Венедикту, хотя тот и так уже понял. – Ее украл Тайлер Цай.

Глава двадцать восемь

Розалинда была в сознании, но ни на что не реагировала, и Джульетта начала беспокоиться, не повредилась ли она рассудком.

– Ты не мог бы выйти и дать нам несколько минут? – спросила Джульетта, обращаясь к Алому, охраняющему дверь спальни Розалинды. Он стоял, сложив руки на груди, напряженный и опасливый.

– Боюсь, что нет, мисс Цай, – ответил он. – Ваш отец приказал мне караулить ее.

– Я сама уже караулю ее, так не мог бы ты оставить нас наедине?

Алый покачал головой.

– Что бы вы у нее ни узнали, это надлежит сразу передать господину Цаю.

Джульетта подавила раздражение.

– И что же, мой отец подозревает, что я утаю это от него?

– Ваш отец никогда не подозревал и свою племянницу – и вот что из этого вышло.

Джульетта встала со стула, сжав кулаки. Алый замолчал, глядя на нее. Всей банде было известно, что Джульетта готова стрелять чуть что, они слышали рассказы о ее подвигах и видели их результаты. Теперь все зависело от того, чего он боялся больше – непосредственной угрозы, которая исходила от Джульетты, или последствий неисполнения прямых указаний господина Цая.

– Я постою снаружи, чуть-чуть приоткрыв дверь, – уступил Алый и, выйдя из комнаты, затворил дверь, которая заскрипела на петлях.

Джульетта опять уселась на стул, обитый плюшем. На протяжении всего разговора Розалинда ни разу не моргнула. В любой другой день она наверняка отпустила бы комментарий по поводу того, что Джульетта больше лает, чем кусается, но теперь она просто смотрела стеклянными глазами.

Ее кузине было больно, и Джульетта это знала. Раны на спине Розалинды были глубокими, и Кэтлин едва не лишилась чувств, когда минувшей ночью врач перевязывал их у нее на глазах. Джульетта разрывалась между сочувствием и досадой. Между абсолютным ужасом по поводу произошедшего и полным непониманием того, как это могло произойти. Возможно, это делало ее плохим человеком. Плохой подругой и плохой кузиной. Ведь даже теперь, когда Розалинда так страдала и была так слаба, что не могла даже говорить, Джульетта по-прежнему ощущала горечь от того, что кузина солгала ей. И она не знала, от того ли это, что город ожесточил ее, или потому, что ее сердце всегда было таким – холодным, резким, леденеющим при первом же признаке вероломства. Сама она тоже лгунья, возможно, худшая из всех, но ее все равно коробит, когда лгут ей.

– Я обещала защищать тебя, – тихо сказала Джульетта. – Но не так, Розалинда.

Ответа не было, да она и не ожидала его.