Наш неистовый конец

Она не хотела видеть, как это случится. Алый против Белого цветка. Ее семья против всего ее сердца, красного и омытого кровью.

– Ты можешь отговорить его, Джульетта.

Джульетта вздрогнула, открыла глаза и повернулась к Венедикту Монтекову. Он назвал ее по имени. Возможно, его недоверие к ней все же не так велико, как кажется.

– Я пыталась. Но Тайлер не желает меня слушать.

– Я говорю не о Тайлере.

У нее упало сердце. Правильно ли она поняла Венедикта? Когда ветер обдул ее лицо на этот раз, он был холодным, как лед. По ее щеке быстро стекла слеза и, никем не замеченная, упала на бетон. Они стояли молча, вокруг шумел Бунд. Венедикт смотрел на реку, а Джульетта глядела на него, гадая, что ему известно, а что нет.

Она получила ответ на свой вопрос, когда Венедикт посмотрел ей в глаза и спросил:

– Почему ты не хочешь ему сказать?

– Сказать что? – ответила она. Хотя, конечно, Джульетта понимала, что он имеет в виду. Правду. Скажи ему правду. Венедикт был в той больнице в тот день. Он видел, как Рома не хотел уходить от Джульетты. Так что ему было нетрудно догадаться, кто они друг для друга.

Влюбленные. Лжецы.

– Рома умеет хранить секреты, – сказал Венедикт. – Его мало заботит собственная жизнь, потому что он печется о жизнях всех остальных. Он готов кинуться под пули ради Алисы, потому что она – все, что у него осталось. Но если он будет знать, что у него по-прежнему есть ты, то, возможно, не станет очертя голову бросаться навстречу смерти. Скажи ему, что ты солгала. Скажи ему, что Маршалл жив. Тогда ему придется придумать другой план.

Джульетта покачала головой. Как ни приятно было думать, что все сводится к этому – к ней самой, к любви, – на самом деле это всего лишь очередная трещина на потрескавшемся стекле.

– Это ничего не даст, – тихо проговорила она. – К тому же я боюсь не того, что он откроет всем, что Маршалл жив. Я боюсь, что он простит меня.

У Венедикта сделался ошарашенный вид.

– Чего тут бояться?

– Ты не понимаешь. – Джульетта обхватила себя руками. – Пока он ненавидит меня, мы в безопасности. Если же мы опять станем любить друг друга… тогда город может убить нас обоих за то, что мы посмели надеяться.

Она спасет его от одной смерти лишь для того, чтобы толкнуть навстречу другой.

«В самом деле, – казалось, говорило долгое молчание Венедикта. – Я не понимаю». Джульетта видела, как Венедикт вошел в схрон Маршалла Сео, а до этого чуть не выстрелил ей в лицо, чтобы отомстить за Маршалла. Она знала – Венедикт понимает, что такое страх. Страх перед любовью, перед тем, что она окажется безответной, что она причинит боль. Но он не страшился кровной вражды, и Джульетта была рада, что он избавлен хотя бы от этого.

– Не томи, Венедикт Монтеков, говори уже, – прошептала она, когда молчание затянулось.

– Я думаю, – сказал он наконец так тихо, словно его мысли были где-то далеко, – что ты оказываешь себе медвежью услугу, отказываясь надеяться.

И прежде, чем Джульетта смогла найтись с ответом, Венедикт дружески потрепал ее по плечу и пошел прочь, оставив ее стоять на Бунде – одинокая девушка в плаще, развевающемся на ветру.

* * *

Кэтлин просмотрела все письма, всю информацию, которую Розалинда передала Белым цветам. Тут не было места для сомнений, с какой стороны ни посмотри. Сколько раз господин Цай произносил угрозы, говоря, что в ближнем круге Алой банды есть шпион. Сколько раз он обходил дом, беря на заметку тех родственников, чьи комнаты находились достаточно близко от его кабинета, чтобы слышать, о чем там говорят. После этого он выселял их одного за другим, надеясь, что избавился от шпиона. А шпионкой была Розалинда – это все время была она.

И Кэтлин желала получить ответы.

Она поднялась по лестнице, думая только об одном. Ее сестра обещала. Даже когда их разделяли океаны, они были заодно – она, Розалинда и Джульетта, – они поклялись, что будут оберегать друг друга, поклялись, что будут неуязвимы, потому что стоят друг за друга. Что могло быть важнее, чем это?

Кэтлин остановилась перед дверью Розалинды и, не обращая внимания на караулящего ее Алого, постучала так резко, что ощутила боль в костяшках.

– Розалинда, открой.

– Вряд ли она в том состоянии, чтобы ответить вам, – сказал Алый. – Просто войдите.

– Нет, – выдавила из себя Кэтлин. – Нет, я хочу, чтобы она встала и посмотрела мне в глаза.

Кэтлин никогда еще не испытывала такой боли от чьего-то вероломства. Она бы поняла, если бы Розалинда не захотела оставаться верной Алой банде. Она бы поняла, если бы Розалинда сорвалась, решив разрушить дом Цаев после долгих лет, в течение которых ее не допускали в святая святых их семьи. Будь дело в этом, Кэтлин могла бы ее простить, даже если бы это стало плевком в лицо Джульетты.

Но чего она не могла понять, так это того, что Розалинда ни о чем ей не сказала.

– Розалинда! – гаркнула она снова.

Ответом ей было молчание. Слишком глубокое молчание. Когда она наконец попыталась открыть дверь, оказалось, что она заперта.

– Давно ты заглядывал к ней? – спросила Кэтлин.